Запрос на диктатуру из 2018 года
Jul. 27th, 2018 03:18 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
aillarionovРазмещая несколько дней назад в этом блоге интервью И.Клямкина и А.Миграняна 29-летней давности, автор этих строк не подозревал, насколько современным и своевременным оно окажется. Особенно после того, как на публикацию отреагировал один из его авторов.
Републикация этого интервью 1989 г. «Нужна железная рука» была сделана ради трех соображений:
1. Напомнить современному читателю, возможно, уже позабывшему дискуссии рубежа 1980-90-х годов (или же вовсе не знакомому с ними), что «случившийся» в России авторитарный политический режим оказался не просто какой-то странной исторической неожиданностью, по ошибке, недосмотру или стечению обстоятельств навязанной стране «группой захвата» из корпорации спецслужб, второй столицы, кооператива «Озеро» и т.п., а реализацией идей, какие активно, профессионально, аргументированно отстаивали (объясняли, прогнозировали, призывали к осуществлению) весьма серьезные (возможно, наиболее подготовленные тогда) отечественные специалисты в сфере политических наук.
2. Показать на ярком примере (тогда их было немало – от записки Ленинградской АСЭН «Жестким курсом» до статьи «Пока не приватизирован Кремль» С.Кугушева, сотрудника КГБ и ближайшего соратника Е.Гайдара), насколько популярными в то время были идеи (запросы, требования) авторитарной модернизации – то есть проекта осуществления экономической модернизации с помощью инструментария авторитарного политического режима, который должен был быть в состоянии эффективно подавлять (ради целей модернизации, естественно) демократию, гражданские права, политические свободы.
3. Наконец, продемонстрировать на примерах недавней истории трех десятков переходных стран, что данная концепция, безотносительно к тому, из каких корней она вырастала у разных авторов – из искренних ли размышлений академического характера о судьбах родины или же из аккуратно подброшенных конторой глубокого бурения полезных для нее идеек, – что данная концепция оказалась по большому счету опровергнутой реальными фактами: в большинстве переходных стран вообще обошлись без авторитаризма, а там, где им воспользовались, промежуточные результаты перехода оказались намного хуже, чем там, где к этому инструменту не прибегали.
Казалось бы, выводы из этих трех соображений для России сегодняшнего дня – совершенно прозрачны.
Да, действительно, в истории нашего общества были такого рода идеи.
Да, действительно, в свое время они были популярны.
Да, действительно, с их помощью кое-кто пытался оправдывать прожитый отечеством трагический опыт.
Но – сегодня!
Сегодня совершенно ясно, что эти идеи этически неприемлемы, с экономической точки зрения неэффективны, а с исторической – опровергнуты большинством случаев фактически состоявшихся в мире переходов.
Поэтому главный вывод для России сегодняшнего дня, казалось, весьма очевиден: следует не только покончить с нынешним кремлевским авторитаризмом, но и ни в коем случае не допустить его повторения. В любом виде. Под любыми соусами. Под любыми новыми (или старыми) «крышами», идеями, проектами, прогнозами. Будь то «либеральная империя», «авторитарная модернизация» или «жесточайшая диктатура для построения правового государства».
И каким же оказывается изумление читателя, знакомящегося с ответом Игоря Моисеевича Клямкина на републикацию его старинного интервью? Оказывается:
- жаль, что «коллеги все еще не могут забыть эту публикацию»;
- что это был не проект построения авторитаризма, а только прогноз его появления;
- что авторитарные тенденции за эти годы проявились в большем количестве стран;
- что там, где удалось обойтись без них, это произошло только благодаря Евросоюзу;
- а «что касается России, то у меня [И.Клямкина. – А.И.] нет пока серьезных оснований отказываться от старого прогноза»;
- да и вообще жаль, что «перспективы авторитарной модернизации в ней [России. – А.И.] со временем стали выглядеть проблематичными».
Упссс....
Даже не знаешь, с чего начать.
Начнем с начала.
Первое. Если со стороны Игоря Моисеевича (в отличие от Андраника Мовсесовича) это был, по его мнению, не проект (установления авторитаризма), а только «прогноз возможного развития событий», который, по его мнению, в итоге действительно осуществился, то зачем же тогда печалиться о том, что об этом прогнозе сейчас напомнили общественности? Наоборот, стоит радоваться тому, что нашлись почитатели творчества, вспомнившие о качественных прогнозах, сделанных задолго до того, а потом воплотившихся в реальной жизни. Репутация политолога, корректно спрогнозировавшего авторитарный срыв, так же, как и экономиста, предсказавшего финансовый катаклизм, точно не пострадает. Скорее наоборот.
Второе. Был ли тот, 29-летней давности, прогноз только прогнозом? Не буду спорить с более поздними авторскими утверждениями, но некоторые цитаты, окрашенные авторской эмоциональной оценкой происходившего, позволяют, как минимум, неоднозначную их интерпретацию:
«Вот, казалось бы, чрезвычайно привлекательна позиция Сахарова. Но ведь это лишь некий нравственный ориентир общества, его идеал. Мы же говорим о путях перехода».
«Однако целью демонтажа [старой политической структуры. – А.И.], и это надо сознавать, должно быть не развитие демократии, а усиление власти лидера-реформатора. Демократизация, как мы уже не раз говорили, вовсе не способствует реформам».
Возникает вопрос: применение модального глагола «должно» – это, с точки зрения автора, не проект? Только прогноз? «Должно быть не развитие демократии, а усиление власти лидера» – это не целеполагание?
Третье. Вообще говоря, квалифицированному полемисту нет особой необходимости прибегать даже к помощи глаголов долженствования. Достаточно сказать: таковы общемировые закономерности, это всеобщие законы развития, во всех подобных исторических случаях было так и только так. И как тогда неподготовленным читателям/слушателям возражать авторитету, ссылающемуся на действие общемировых законов? Тогда большой разницы нет – прогноз это или проект:
«Переход от дотоварной экономики к товарной, к рынку никогда и нигде, ни у одного народа не осуществлялся параллельно с демократизацией. Политическим переменам всегда предшествовало более или менее длительное господство авторитарных режимов. Это подтвердила вся мировая практика и XVII, и XX веков. Возьмем Англию, Францию, Испанию, Португалию, страны Латинской Америки... Если режим с ними не мог справиться, ему на смену приходил новый авторитарный режим бонапартистского типа, который решал те же самые задачи. Но уже более жестко. Наполеон — это ведь не только диктатура, но и «кодекс Наполеона» (правовая реформа), закрепление прав собственности, развитие рынка. То есть он железной рукой создавал условия для согласия, гармонизации».
«Если мы претендуем на параллельность экономических и политических реформ, значит, мы не знаем (не хотим знать) всего мирового опыта. Или же опять претендуем на особую роль в истории, на исключительность. Хорошо известно, куда подобные претензии завели».
Иными словами, профессионал хладнокровно «забивает гвоздики»: жесткий авторитаризм в нашей стране абсолютно неизбежен, поскольку предопределен всей предшествовавшей мировой историей. Да и Наполеон в качестве диктатора, железной рукой закреплявший права собственности, для российской публики был, наверное, поавторитетнее Пиночета.
Четвертое. Но у любознательного читателя тем не менее возникает вопрос: а о каком историческом опыте говорит автор? О каких переходах к рынку параллельно с демократизацией в XVII веке? Где именно тогда происходила демократизация? А где – переход к рыночной экономике? Пусть даже не в XVII, а в ХХ-м? До революций в Центральной Европе 1989 года, без, как сам Игорь Моисеевич отметил, предшествовавшего военного поражения? О чем идет речь? В каких странах в какие периоды в принципе предпринимались попытки проведения параллельных реформ по созданию рыночной экономики и демократической политической системы, и где, столкнувшись с не(мало)преодолимыми препятствиями, власти вынуждены были пойти на создание авторитарной политической системы? В Англии, Франции, Испании, Португалии, странах Латинской Америки? Где? Когда?
Естественно, ни в одной стране до 1989 г. (не считая тоталитарных режимов, потерпевших военное поражение во Второй мировой войне и исключенных самим И.Клямкиным из рассмотрения) ничего подобного не было. Переход к рынку и к демократии (одновременный или последовательный, быстрый или постепенный) – это феномен исключительно последних трех десятилетий мировой истории. Следовательно, никакой мировой практики XVII, XVIII, XIX, XX веков (вплоть до 1989 года), никакого всего мирового опыта в принципе не было. И, следовательно, ссылки на такого рода якобы закономерности – это откровенное введение читателей в заблуждение.
Более того, в том же самом интервью автор совершенно справедливо именно это, отсутствие какого-либо предшествовавшего мирового опыта, и признал:
«Ни одна из названных нами стран не осуществляла перехода при полном уничтожении рынка, при тотальном огосударствлении экономики».
Спустя 29 лет он еще раз опроверг самого себя, тогдашнего:
«...переходов от огосударствленной плановой экономики к рыночной и от тоталитаризма к демократии без предшествующего военного поражения мир еще не знал».
Но если, по утверждениям автора, ни одна страна не осуществляла такого перехода, если таких переходов мир еще не знал, то о какой мировой практике, о каком всем мировом опыте можно было говорить? И как на основе отсутствия такого опыта можно было утверждать о неизбежности для России жесткого авторитарного режима бонапартистского типа, железной рукой загоняющего общество в рынок?
Пятое. В дополнение к мировому опыту (которого, как мы выяснили, не было) есть, по мнению автора, еще один аргумент в пользу неизбежности диктатуры в России. Даже на фоне других (пост)коммунистических стран, говорил он, ситуация в России сложнее:
«Никто, даже страны соцмира, не начинали своего перехода с этой точки. В Венгрии, например, не было такой коллективизации, как у нас. В Китае тоже сохранилось крестьянство. Там не успели подрубить и выкорчевать все корни. У нас же три поколения жили в представлении, что наша форма собственности всегда и во всем превосходит частную собственность. Предприимчивость сохранилась разве что в нелегальной экономике. Словом, мы начинаем с нуля».
Сейчас не будем обсуждать, насколько ситуация в России отличалась (или не отличалась) от этих стран, какое крестьянство сохранилось (или не сохранилось) в Китае, какая коллективизация была (или не была) в Венгрии, какой была реальная сфера рынка в позднем СССР.
Лишь обратим внимание на то, что в двух странах, использованных Игорем Моисеевичем в качестве примеров, политическая эволюция обществ пошла по принципиально разным траекториям. В Венгрии был создан и действует полноценный демократический режим (не без проблем, конечно), несопоставимо более свободный, чем нынешний российский. А в Китае авторитарный режим является гораздо более жестким, чем сегодняшний российский. Таким образом, названные И.Клямкиным факторы – проведенная ранее коллективизация, наличие крестьянства, распространенность рыночных отношений – не имели и не имеют существенного значения для формирования и развития ныне действующих политических режимов в Венгрии и Китае – демократического в одном случае, жестко авторитарного в другом.
Шестое. А зачем, по мнению автора, нужен авторитарный политический режим? Опять же, следуя просьбе Игоря Моисеевича, будем считать, что нижеследующие цитаты – это изложение не его «проекта», а его «прогноза»:
«Брежневу... власти было вполне достаточно. Для реформатора же, естественно, ее нужно гораздо больше. Ведь предстоит ломка и дестабилизация... В этот момент лидеру-реформатору требуется дополнительная порция власти. Как ее получить?... Итак, остается единственная возможность: получить дополнительную власть от народа. То есть в данном случае демократизация нужна не для осуществления реформ, а для усиления власти лидера... И... Горбачев получил на Съезде мандат представителя народа... создание второй структуры власти увеличило его власть и возможности для политического маневра... Возникает настоятельная необходимость переложить ответственность (или часть ее) на общество, на новую структуру, сохранив при этом власть за собой».
И еще:
«...целью демонтажа [предыдущей политической структуры. – А.И.], и это надо сознавать, должно быть не развитие демократии, а усиление власти лидера-реформатора. Демократизация, как мы уже не раз говорили, вовсе не способствует реформам».
Итак, читаем еще раз, медленно, по пунктам:
- по сравнению с Брежневым лидеру нужно больше власти,
- ему требуется дополнительная порция власти,
- единственная возможность: получить дополнительную власть от народа,
- демократизация нужна не для осуществления реформ, а для усиления власти лидера,
- ответственность надо переложить на общество,
- при этом сохранить власть за собой.
Комментарии нужны?
Еще раз, следим за логикой автора: лидеру нужно больше власти; эту власть дает демократизация; демократизация нужна не для осуществления реформ, а для усиления власти лидера; полученная лидером власть требуется, чтобы переложить ответственность (за реформы? за переход к рынку?) на общество; при этом возросшая власть сохраняется у лидера.
Вот это и есть кратчайшее изложение сути концепции авторитарной модернизации.
Воспетой и Игорем Моисеевичем и рядом других популярных авторов.
Седьмое. А как ограничить власть диктатора и заставить его все же делать необходимые реформы? Об этом спрашивал Георгий Целмс, проводивший то самое интервью: Нет ли опасности, что лидер-реформатор, ставший диктатором, не станет проводить реформы, ограничивающие его власть?
Да, соглашался Игорь Моисеевич, есть такая опасность:
«Что же касается узурпации власти, такой вариант исключить нельзя. И Луи Бонапарт, и Гитлер пришли к власти путем всенародного волеизъявления — выборов, а затем стали делать со своими избирателями все, что только хотели...»
Правда, он находит пару современных «ограничений» против такой узурпации:
«...сегодня можно говорить о существовании определенных гарантий против этого. Во-первых, они заложены в самой технологии современного производства. Нынче страхом мало кого заставишь хорошо работать. Уровень технологии требует от работника внутренней мотивации. Внешний, «палочный» контроль становится абсолютно неэффективен».
Во-вторых, это внешний фактор.
Прошедшие годы убедительно показали, явились ли названные факторы какими-либо «гарантиями» против узурпации власти, захваченной т.н. «лидерами-реформаторами».
Восьмое. Прошедшие годы показали также, что если «авторитарные тенденции и обнаруживали себя среди относительно успешных переходных стран» (в Сербии, Хорватии, Армении, Грузии, Киргизии, Румынии при Илиеску, Словакии), то они не были связаны с переходом этих стран к рынку, с осуществлением в них экономических реформ. Авторитаризм был нужен руководителям в этих странах не для осуществления т.н. модернизации, а совсем для другого – для того, что сам Игорь Моисеевич так точно описал: для перекладывания ответственности за происходившее на общество при сохранении возросшей власти за собой.
Таким образом, ни в одной из этих стран авторитаризм не был нужен собственно для провозглашенной цели – для перехода к рыночной экономике.
Девятое. Самое поразительное, что этот вывод верен не только для относительно успешных стран, перешедших к рынку при сохранении демократического политического режима (в том числе и для стран, упомянутых в предыдущем пункте), но и для неудачников перехода. В самой России переход к рыночной экономике (основные критерии этого – либерализация цен и конвертируемость валюты) в главном произошел до сентября-октября 1993 г., поворотного пункта в формировании российского авторитарного режима.
Таким образом, не где-нибудь в Португалии (?) и не когда-нибудь в XVII веке (?), а в нашей собственной стране на наших глазах создание рыночной экономики произошло в условиях демократии, при относительно свободном политическом режиме, существовавшем до сентября-октября 1993 г. И лишь тогда, когда переход к рынку в основном состоялся, началось ускоренное строительство авторитарного режима.
Для чего?
Ответ на этот вопрос всем интересующимся российским гражданам хорошо известен – для проведения нелегальной приватизации государственной собственности, утвержденной президентским указом, обманным образом отменившим законодательство, принятое демократически избранной представительной властью. А затем – залоговые аукционы, кредиты МВФ, ФИМАКО, дефолт и т.д. и т.п.
Иными словами, авторитаризм в России потребовался, в точном соответствии со словами И.Клямкина, не для осуществления реформ, а для усиления власти лидера(ов), обогащения его(их) друзей, перекладывания бремени происходившего на общество, при сохранении полученной власти и богатств за собой и своими друзьями.
Десятый пункт относится уже не к интервью 1989 г., а к комментарию 2018 г. Игорь Моисеевич соглашается с тем, что его давний прогноз «применительно ко многим странам не подтвердился, и спорить тут не о чем. А не подтвердился, прежде всего, потому, что в нем не учитывалась возможность восполнения дефицита внутреннего модернизационного ресурса внешним влиянием и добровольным его приятием. Не учитывалась ориентация многих посткоммунистических стран на Евросоюз и его готовность их в себя интегрировать при соблюдении ими соответствующих жестких требований».
Увы, и это объяснение не подтверждается фактами.
Одной из самых успешных стран в деле перехода к свободному рынку и к полноценной либеральной демократии стала Монголия, имевшая и имеющая нулевые шансы на интеграцию в Евросоюз. Если было и есть внешнее влияние на Монголию, то это влияние не далеких демократических ЕС, НАТО, США, а двух соседних автократических гигантов – России и Китая, между которыми страна зажата и будет зажата в исторической перспективе. Что, как видим, вовсе не помешало ей при осуществлении ее демократического транзита. Оба перехода – к рынку и демократии – были успешно проведены также в Албании, и по сей день не являющейся членом Евросоюза. Самые радикальные экономические и институциональные реформы последних двух десятилетий были проведены в Грузии – Михаилом Саакашвили и Кахой Бендукидзе – не только не благодаря, а вопреки чудовищному сопротивлению международной бюрократии из Евросоюза, МВФ, МОТ.
Наконец, самое поразительное, если не сказать, невероятное, заключается в сегодняшней оценке Игорем Моисеевичем его же собственного прогноза 29-летней давности: «Что же касается России, то у меня нет пока серьезных оснований отказываться от старого прогноза. С той лишь оговоркой, что и перспективы авторитарной модернизации в ней со временем стали выглядеть проблематичными».
Иными словами, авторитаризм – будет, модернизация – нет. То есть это означает, что по прошествии всех этих лет автор по-прежнему настаивает на неизбежности сохранения авторитаризма в России. Несмотря на отсутствие предшествовавшего всего мирового опыта, несмотря на опровержение этого прогноза историей последних трех десятилетий, несмотря на неработающее объяснение внешними воздействиями, несмотря на все то, что этот авторитаризм с Россией сделал, и к каким последствиям ее привел.
Возможно, некоторые читатели решат, что не следовало так подробно останавливаться на разборе нескольких текстов одного из крупных отечественных специалистов в области политических наук, сторонника правового государства и конституционной реформы в нашей стране Игоря Моисеевича Клямкина.
Но, к большому сожалению, в наше время это далеко не единственный пример того, когда уважаемые специалисты, традиционно относимые и относящие себя к либерально-демократическому крылу российского общества, так или иначе выступают против демократизации, за открыто или скрыто авторитарное решение наших проблем.
Известный экономист и публицист Владислав Иноземцев еще несколько лет назад пытался объяснить, почему якобы «невозможна демократия в России»: «Почему же Россия не была, не является и, вероятно, не будет или, в лучшем случае, не скоро станет демократией?»
Профессору Европейского университета Дмитрию Травину не нравится термин «вестернизация», а с модернизацией, по его мнению, не надо спешить, это долгий процесс, на десятки, если не на сотни, лет: «...от термина «вестернизация» в науке стали отказываться... Сегодня говорят о «модернизации», поскольку давно признано, что прямое заимствование даже лучших западных институтов редко способствует успеху преобразований. В каждой стране есть свои особенности, сформировавшиеся на долгом историческом пути, которые примитивной вестернизацией не сломаешь. Даже Петр I не был вестернизатором, поскольку не отменял, скажем, крепостное право. Оно рухнуло лишь через полтораста лет — когда для освобождения крестьян созрели объективные обстоятельства. Первое, что должен усвоить любой студент...: страна не может... вестернизироваться с налету. Модернизация — это долгий процесс, идущий от поколения к поколению, впитывающийся в плоть и кровь народа по мере того, как люди адаптируются к современности».
А вот доктор исторических наук Ирина Павлова вообще считает, что России не нужна демократия, а нужна жесточайшая диктатура: «Стране жизненно необходимо правовое государство как альтернатива модернизированному сталинизму, как антитеза т.н. государству «диктатуры закона», что в переводе с путинско/сталинского языка означает диктатуру воли господствующей верхушки, возведённую в закон. Установление правового порядка сверху предполагает, что к власти в стране приходит условный Джон Голт с командой, в которой все будут людьми с правовым сознанием, воспитанными в условиях правовой цивилизации, с разработанным планом последовательного превращения России в правовое государство. В этом государстве перед законом все будут равны – люди из Кремля и жители из российской глубинки. Эта команда вынуждена будет установить в стране жесточайшую диктатуру – иначе не изменить традиционно неправовую страну. Причём следует иметь в виду, что любой новый порядок нереально создать за два года переходного правительства, о котором говорят Каспаров и Ко».
Как бы это ни показалось странным, но неприятие уважаемыми коллегами вестернизации, то есть одновременного создания, поддержания, развития ключевых западных политико-правовых институтов, прежде всего верховенства права и демократии, не так уж сильно отличается от подхода Владислава Суркова: «Вестернизация, легкомысленно начатая Лжедмитрием и решительно продолженная Петром Первым, за четыреста лет была испробована всякая... Ради европейских ценностей... Санкт-Петербург выступил... Потом евроценности сменились на противоположные... В конце прошлого века стране наскучило быть «отдельно взятой», она вновь запросилась на Запад... Но и такая, умаленная и приниженная Россия не вписалась в поворот на Запад».
Вначале было слово...
Движение к свободе и праву в нашей стране начинается с первого шага – с отказа от идей авторитаризма и диктатуры, создаваемых, желаемых, прогнозируемых под каким угодно соусом и ради каких угодно целей, включая и цели т.н. модернизации или даже правового государства. Свобода, человеческое достоинство, верховенство права, демократическая республика, публичная власть, ограниченная и разделенная, – все это нужно нам не для достижения каких-то иных целей – не для т.н. «модернизации», не для того, чтобы «догнать Португалию», «удвоить ВВП» или «войти в пятерку самых крупных стран мира».
Они нужны нам сами по себе – как безусловные ценности свободных российских граждан.
Републикация этого интервью 1989 г. «Нужна железная рука» была сделана ради трех соображений:
1. Напомнить современному читателю, возможно, уже позабывшему дискуссии рубежа 1980-90-х годов (или же вовсе не знакомому с ними), что «случившийся» в России авторитарный политический режим оказался не просто какой-то странной исторической неожиданностью, по ошибке, недосмотру или стечению обстоятельств навязанной стране «группой захвата» из корпорации спецслужб, второй столицы, кооператива «Озеро» и т.п., а реализацией идей, какие активно, профессионально, аргументированно отстаивали (объясняли, прогнозировали, призывали к осуществлению) весьма серьезные (возможно, наиболее подготовленные тогда) отечественные специалисты в сфере политических наук.
2. Показать на ярком примере (тогда их было немало – от записки Ленинградской АСЭН «Жестким курсом» до статьи «Пока не приватизирован Кремль» С.Кугушева, сотрудника КГБ и ближайшего соратника Е.Гайдара), насколько популярными в то время были идеи (запросы, требования) авторитарной модернизации – то есть проекта осуществления экономической модернизации с помощью инструментария авторитарного политического режима, который должен был быть в состоянии эффективно подавлять (ради целей модернизации, естественно) демократию, гражданские права, политические свободы.
3. Наконец, продемонстрировать на примерах недавней истории трех десятков переходных стран, что данная концепция, безотносительно к тому, из каких корней она вырастала у разных авторов – из искренних ли размышлений академического характера о судьбах родины или же из аккуратно подброшенных конторой глубокого бурения полезных для нее идеек, – что данная концепция оказалась по большому счету опровергнутой реальными фактами: в большинстве переходных стран вообще обошлись без авторитаризма, а там, где им воспользовались, промежуточные результаты перехода оказались намного хуже, чем там, где к этому инструменту не прибегали.
Казалось бы, выводы из этих трех соображений для России сегодняшнего дня – совершенно прозрачны.
Да, действительно, в истории нашего общества были такого рода идеи.
Да, действительно, в свое время они были популярны.
Да, действительно, с их помощью кое-кто пытался оправдывать прожитый отечеством трагический опыт.
Но – сегодня!
Сегодня совершенно ясно, что эти идеи этически неприемлемы, с экономической точки зрения неэффективны, а с исторической – опровергнуты большинством случаев фактически состоявшихся в мире переходов.
Поэтому главный вывод для России сегодняшнего дня, казалось, весьма очевиден: следует не только покончить с нынешним кремлевским авторитаризмом, но и ни в коем случае не допустить его повторения. В любом виде. Под любыми соусами. Под любыми новыми (или старыми) «крышами», идеями, проектами, прогнозами. Будь то «либеральная империя», «авторитарная модернизация» или «жесточайшая диктатура для построения правового государства».
И каким же оказывается изумление читателя, знакомящегося с ответом Игоря Моисеевича Клямкина на републикацию его старинного интервью? Оказывается:
- жаль, что «коллеги все еще не могут забыть эту публикацию»;
- что это был не проект построения авторитаризма, а только прогноз его появления;
- что авторитарные тенденции за эти годы проявились в большем количестве стран;
- что там, где удалось обойтись без них, это произошло только благодаря Евросоюзу;
- а «что касается России, то у меня [И.Клямкина. – А.И.] нет пока серьезных оснований отказываться от старого прогноза»;
- да и вообще жаль, что «перспективы авторитарной модернизации в ней [России. – А.И.] со временем стали выглядеть проблематичными».
Упссс....
Даже не знаешь, с чего начать.
Начнем с начала.
Первое. Если со стороны Игоря Моисеевича (в отличие от Андраника Мовсесовича) это был, по его мнению, не проект (установления авторитаризма), а только «прогноз возможного развития событий», который, по его мнению, в итоге действительно осуществился, то зачем же тогда печалиться о том, что об этом прогнозе сейчас напомнили общественности? Наоборот, стоит радоваться тому, что нашлись почитатели творчества, вспомнившие о качественных прогнозах, сделанных задолго до того, а потом воплотившихся в реальной жизни. Репутация политолога, корректно спрогнозировавшего авторитарный срыв, так же, как и экономиста, предсказавшего финансовый катаклизм, точно не пострадает. Скорее наоборот.
Второе. Был ли тот, 29-летней давности, прогноз только прогнозом? Не буду спорить с более поздними авторскими утверждениями, но некоторые цитаты, окрашенные авторской эмоциональной оценкой происходившего, позволяют, как минимум, неоднозначную их интерпретацию:
«Вот, казалось бы, чрезвычайно привлекательна позиция Сахарова. Но ведь это лишь некий нравственный ориентир общества, его идеал. Мы же говорим о путях перехода».
«Однако целью демонтажа [старой политической структуры. – А.И.], и это надо сознавать, должно быть не развитие демократии, а усиление власти лидера-реформатора. Демократизация, как мы уже не раз говорили, вовсе не способствует реформам».
Возникает вопрос: применение модального глагола «должно» – это, с точки зрения автора, не проект? Только прогноз? «Должно быть не развитие демократии, а усиление власти лидера» – это не целеполагание?
Третье. Вообще говоря, квалифицированному полемисту нет особой необходимости прибегать даже к помощи глаголов долженствования. Достаточно сказать: таковы общемировые закономерности, это всеобщие законы развития, во всех подобных исторических случаях было так и только так. И как тогда неподготовленным читателям/слушателям возражать авторитету, ссылающемуся на действие общемировых законов? Тогда большой разницы нет – прогноз это или проект:
«Переход от дотоварной экономики к товарной, к рынку никогда и нигде, ни у одного народа не осуществлялся параллельно с демократизацией. Политическим переменам всегда предшествовало более или менее длительное господство авторитарных режимов. Это подтвердила вся мировая практика и XVII, и XX веков. Возьмем Англию, Францию, Испанию, Португалию, страны Латинской Америки... Если режим с ними не мог справиться, ему на смену приходил новый авторитарный режим бонапартистского типа, который решал те же самые задачи. Но уже более жестко. Наполеон — это ведь не только диктатура, но и «кодекс Наполеона» (правовая реформа), закрепление прав собственности, развитие рынка. То есть он железной рукой создавал условия для согласия, гармонизации».
«Если мы претендуем на параллельность экономических и политических реформ, значит, мы не знаем (не хотим знать) всего мирового опыта. Или же опять претендуем на особую роль в истории, на исключительность. Хорошо известно, куда подобные претензии завели».
Иными словами, профессионал хладнокровно «забивает гвоздики»: жесткий авторитаризм в нашей стране абсолютно неизбежен, поскольку предопределен всей предшествовавшей мировой историей. Да и Наполеон в качестве диктатора, железной рукой закреплявший права собственности, для российской публики был, наверное, поавторитетнее Пиночета.
Четвертое. Но у любознательного читателя тем не менее возникает вопрос: а о каком историческом опыте говорит автор? О каких переходах к рынку параллельно с демократизацией в XVII веке? Где именно тогда происходила демократизация? А где – переход к рыночной экономике? Пусть даже не в XVII, а в ХХ-м? До революций в Центральной Европе 1989 года, без, как сам Игорь Моисеевич отметил, предшествовавшего военного поражения? О чем идет речь? В каких странах в какие периоды в принципе предпринимались попытки проведения параллельных реформ по созданию рыночной экономики и демократической политической системы, и где, столкнувшись с не(мало)преодолимыми препятствиями, власти вынуждены были пойти на создание авторитарной политической системы? В Англии, Франции, Испании, Португалии, странах Латинской Америки? Где? Когда?
Естественно, ни в одной стране до 1989 г. (не считая тоталитарных режимов, потерпевших военное поражение во Второй мировой войне и исключенных самим И.Клямкиным из рассмотрения) ничего подобного не было. Переход к рынку и к демократии (одновременный или последовательный, быстрый или постепенный) – это феномен исключительно последних трех десятилетий мировой истории. Следовательно, никакой мировой практики XVII, XVIII, XIX, XX веков (вплоть до 1989 года), никакого всего мирового опыта в принципе не было. И, следовательно, ссылки на такого рода якобы закономерности – это откровенное введение читателей в заблуждение.
Более того, в том же самом интервью автор совершенно справедливо именно это, отсутствие какого-либо предшествовавшего мирового опыта, и признал:
«Ни одна из названных нами стран не осуществляла перехода при полном уничтожении рынка, при тотальном огосударствлении экономики».
Спустя 29 лет он еще раз опроверг самого себя, тогдашнего:
«...переходов от огосударствленной плановой экономики к рыночной и от тоталитаризма к демократии без предшествующего военного поражения мир еще не знал».
Но если, по утверждениям автора, ни одна страна не осуществляла такого перехода, если таких переходов мир еще не знал, то о какой мировой практике, о каком всем мировом опыте можно было говорить? И как на основе отсутствия такого опыта можно было утверждать о неизбежности для России жесткого авторитарного режима бонапартистского типа, железной рукой загоняющего общество в рынок?
Пятое. В дополнение к мировому опыту (которого, как мы выяснили, не было) есть, по мнению автора, еще один аргумент в пользу неизбежности диктатуры в России. Даже на фоне других (пост)коммунистических стран, говорил он, ситуация в России сложнее:
«Никто, даже страны соцмира, не начинали своего перехода с этой точки. В Венгрии, например, не было такой коллективизации, как у нас. В Китае тоже сохранилось крестьянство. Там не успели подрубить и выкорчевать все корни. У нас же три поколения жили в представлении, что наша форма собственности всегда и во всем превосходит частную собственность. Предприимчивость сохранилась разве что в нелегальной экономике. Словом, мы начинаем с нуля».
Сейчас не будем обсуждать, насколько ситуация в России отличалась (или не отличалась) от этих стран, какое крестьянство сохранилось (или не сохранилось) в Китае, какая коллективизация была (или не была) в Венгрии, какой была реальная сфера рынка в позднем СССР.
Лишь обратим внимание на то, что в двух странах, использованных Игорем Моисеевичем в качестве примеров, политическая эволюция обществ пошла по принципиально разным траекториям. В Венгрии был создан и действует полноценный демократический режим (не без проблем, конечно), несопоставимо более свободный, чем нынешний российский. А в Китае авторитарный режим является гораздо более жестким, чем сегодняшний российский. Таким образом, названные И.Клямкиным факторы – проведенная ранее коллективизация, наличие крестьянства, распространенность рыночных отношений – не имели и не имеют существенного значения для формирования и развития ныне действующих политических режимов в Венгрии и Китае – демократического в одном случае, жестко авторитарного в другом.
Шестое. А зачем, по мнению автора, нужен авторитарный политический режим? Опять же, следуя просьбе Игоря Моисеевича, будем считать, что нижеследующие цитаты – это изложение не его «проекта», а его «прогноза»:
«Брежневу... власти было вполне достаточно. Для реформатора же, естественно, ее нужно гораздо больше. Ведь предстоит ломка и дестабилизация... В этот момент лидеру-реформатору требуется дополнительная порция власти. Как ее получить?... Итак, остается единственная возможность: получить дополнительную власть от народа. То есть в данном случае демократизация нужна не для осуществления реформ, а для усиления власти лидера... И... Горбачев получил на Съезде мандат представителя народа... создание второй структуры власти увеличило его власть и возможности для политического маневра... Возникает настоятельная необходимость переложить ответственность (или часть ее) на общество, на новую структуру, сохранив при этом власть за собой».
И еще:
«...целью демонтажа [предыдущей политической структуры. – А.И.], и это надо сознавать, должно быть не развитие демократии, а усиление власти лидера-реформатора. Демократизация, как мы уже не раз говорили, вовсе не способствует реформам».
Итак, читаем еще раз, медленно, по пунктам:
- по сравнению с Брежневым лидеру нужно больше власти,
- ему требуется дополнительная порция власти,
- единственная возможность: получить дополнительную власть от народа,
- демократизация нужна не для осуществления реформ, а для усиления власти лидера,
- ответственность надо переложить на общество,
- при этом сохранить власть за собой.
Комментарии нужны?
Еще раз, следим за логикой автора: лидеру нужно больше власти; эту власть дает демократизация; демократизация нужна не для осуществления реформ, а для усиления власти лидера; полученная лидером власть требуется, чтобы переложить ответственность (за реформы? за переход к рынку?) на общество; при этом возросшая власть сохраняется у лидера.
Вот это и есть кратчайшее изложение сути концепции авторитарной модернизации.
Воспетой и Игорем Моисеевичем и рядом других популярных авторов.
Седьмое. А как ограничить власть диктатора и заставить его все же делать необходимые реформы? Об этом спрашивал Георгий Целмс, проводивший то самое интервью: Нет ли опасности, что лидер-реформатор, ставший диктатором, не станет проводить реформы, ограничивающие его власть?
Да, соглашался Игорь Моисеевич, есть такая опасность:
«Что же касается узурпации власти, такой вариант исключить нельзя. И Луи Бонапарт, и Гитлер пришли к власти путем всенародного волеизъявления — выборов, а затем стали делать со своими избирателями все, что только хотели...»
Правда, он находит пару современных «ограничений» против такой узурпации:
«...сегодня можно говорить о существовании определенных гарантий против этого. Во-первых, они заложены в самой технологии современного производства. Нынче страхом мало кого заставишь хорошо работать. Уровень технологии требует от работника внутренней мотивации. Внешний, «палочный» контроль становится абсолютно неэффективен».
Во-вторых, это внешний фактор.
Прошедшие годы убедительно показали, явились ли названные факторы какими-либо «гарантиями» против узурпации власти, захваченной т.н. «лидерами-реформаторами».
Восьмое. Прошедшие годы показали также, что если «авторитарные тенденции и обнаруживали себя среди относительно успешных переходных стран» (в Сербии, Хорватии, Армении, Грузии, Киргизии, Румынии при Илиеску, Словакии), то они не были связаны с переходом этих стран к рынку, с осуществлением в них экономических реформ. Авторитаризм был нужен руководителям в этих странах не для осуществления т.н. модернизации, а совсем для другого – для того, что сам Игорь Моисеевич так точно описал: для перекладывания ответственности за происходившее на общество при сохранении возросшей власти за собой.
Таким образом, ни в одной из этих стран авторитаризм не был нужен собственно для провозглашенной цели – для перехода к рыночной экономике.
Девятое. Самое поразительное, что этот вывод верен не только для относительно успешных стран, перешедших к рынку при сохранении демократического политического режима (в том числе и для стран, упомянутых в предыдущем пункте), но и для неудачников перехода. В самой России переход к рыночной экономике (основные критерии этого – либерализация цен и конвертируемость валюты) в главном произошел до сентября-октября 1993 г., поворотного пункта в формировании российского авторитарного режима.
Таким образом, не где-нибудь в Португалии (?) и не когда-нибудь в XVII веке (?), а в нашей собственной стране на наших глазах создание рыночной экономики произошло в условиях демократии, при относительно свободном политическом режиме, существовавшем до сентября-октября 1993 г. И лишь тогда, когда переход к рынку в основном состоялся, началось ускоренное строительство авторитарного режима.
Для чего?
Ответ на этот вопрос всем интересующимся российским гражданам хорошо известен – для проведения нелегальной приватизации государственной собственности, утвержденной президентским указом, обманным образом отменившим законодательство, принятое демократически избранной представительной властью. А затем – залоговые аукционы, кредиты МВФ, ФИМАКО, дефолт и т.д. и т.п.
Иными словами, авторитаризм в России потребовался, в точном соответствии со словами И.Клямкина, не для осуществления реформ, а для усиления власти лидера(ов), обогащения его(их) друзей, перекладывания бремени происходившего на общество, при сохранении полученной власти и богатств за собой и своими друзьями.
Десятый пункт относится уже не к интервью 1989 г., а к комментарию 2018 г. Игорь Моисеевич соглашается с тем, что его давний прогноз «применительно ко многим странам не подтвердился, и спорить тут не о чем. А не подтвердился, прежде всего, потому, что в нем не учитывалась возможность восполнения дефицита внутреннего модернизационного ресурса внешним влиянием и добровольным его приятием. Не учитывалась ориентация многих посткоммунистических стран на Евросоюз и его готовность их в себя интегрировать при соблюдении ими соответствующих жестких требований».
Увы, и это объяснение не подтверждается фактами.
Одной из самых успешных стран в деле перехода к свободному рынку и к полноценной либеральной демократии стала Монголия, имевшая и имеющая нулевые шансы на интеграцию в Евросоюз. Если было и есть внешнее влияние на Монголию, то это влияние не далеких демократических ЕС, НАТО, США, а двух соседних автократических гигантов – России и Китая, между которыми страна зажата и будет зажата в исторической перспективе. Что, как видим, вовсе не помешало ей при осуществлении ее демократического транзита. Оба перехода – к рынку и демократии – были успешно проведены также в Албании, и по сей день не являющейся членом Евросоюза. Самые радикальные экономические и институциональные реформы последних двух десятилетий были проведены в Грузии – Михаилом Саакашвили и Кахой Бендукидзе – не только не благодаря, а вопреки чудовищному сопротивлению международной бюрократии из Евросоюза, МВФ, МОТ.
Наконец, самое поразительное, если не сказать, невероятное, заключается в сегодняшней оценке Игорем Моисеевичем его же собственного прогноза 29-летней давности: «Что же касается России, то у меня нет пока серьезных оснований отказываться от старого прогноза. С той лишь оговоркой, что и перспективы авторитарной модернизации в ней со временем стали выглядеть проблематичными».
Иными словами, авторитаризм – будет, модернизация – нет. То есть это означает, что по прошествии всех этих лет автор по-прежнему настаивает на неизбежности сохранения авторитаризма в России. Несмотря на отсутствие предшествовавшего всего мирового опыта, несмотря на опровержение этого прогноза историей последних трех десятилетий, несмотря на неработающее объяснение внешними воздействиями, несмотря на все то, что этот авторитаризм с Россией сделал, и к каким последствиям ее привел.
Возможно, некоторые читатели решат, что не следовало так подробно останавливаться на разборе нескольких текстов одного из крупных отечественных специалистов в области политических наук, сторонника правового государства и конституционной реформы в нашей стране Игоря Моисеевича Клямкина.
Но, к большому сожалению, в наше время это далеко не единственный пример того, когда уважаемые специалисты, традиционно относимые и относящие себя к либерально-демократическому крылу российского общества, так или иначе выступают против демократизации, за открыто или скрыто авторитарное решение наших проблем.
Известный экономист и публицист Владислав Иноземцев еще несколько лет назад пытался объяснить, почему якобы «невозможна демократия в России»: «Почему же Россия не была, не является и, вероятно, не будет или, в лучшем случае, не скоро станет демократией?»
Профессору Европейского университета Дмитрию Травину не нравится термин «вестернизация», а с модернизацией, по его мнению, не надо спешить, это долгий процесс, на десятки, если не на сотни, лет: «...от термина «вестернизация» в науке стали отказываться... Сегодня говорят о «модернизации», поскольку давно признано, что прямое заимствование даже лучших западных институтов редко способствует успеху преобразований. В каждой стране есть свои особенности, сформировавшиеся на долгом историческом пути, которые примитивной вестернизацией не сломаешь. Даже Петр I не был вестернизатором, поскольку не отменял, скажем, крепостное право. Оно рухнуло лишь через полтораста лет — когда для освобождения крестьян созрели объективные обстоятельства. Первое, что должен усвоить любой студент...: страна не может... вестернизироваться с налету. Модернизация — это долгий процесс, идущий от поколения к поколению, впитывающийся в плоть и кровь народа по мере того, как люди адаптируются к современности».
А вот доктор исторических наук Ирина Павлова вообще считает, что России не нужна демократия, а нужна жесточайшая диктатура: «Стране жизненно необходимо правовое государство как альтернатива модернизированному сталинизму, как антитеза т.н. государству «диктатуры закона», что в переводе с путинско/сталинского языка означает диктатуру воли господствующей верхушки, возведённую в закон. Установление правового порядка сверху предполагает, что к власти в стране приходит условный Джон Голт с командой, в которой все будут людьми с правовым сознанием, воспитанными в условиях правовой цивилизации, с разработанным планом последовательного превращения России в правовое государство. В этом государстве перед законом все будут равны – люди из Кремля и жители из российской глубинки. Эта команда вынуждена будет установить в стране жесточайшую диктатуру – иначе не изменить традиционно неправовую страну. Причём следует иметь в виду, что любой новый порядок нереально создать за два года переходного правительства, о котором говорят Каспаров и Ко».
Как бы это ни показалось странным, но неприятие уважаемыми коллегами вестернизации, то есть одновременного создания, поддержания, развития ключевых западных политико-правовых институтов, прежде всего верховенства права и демократии, не так уж сильно отличается от подхода Владислава Суркова: «Вестернизация, легкомысленно начатая Лжедмитрием и решительно продолженная Петром Первым, за четыреста лет была испробована всякая... Ради европейских ценностей... Санкт-Петербург выступил... Потом евроценности сменились на противоположные... В конце прошлого века стране наскучило быть «отдельно взятой», она вновь запросилась на Запад... Но и такая, умаленная и приниженная Россия не вписалась в поворот на Запад».
Вначале было слово...
Движение к свободе и праву в нашей стране начинается с первого шага – с отказа от идей авторитаризма и диктатуры, создаваемых, желаемых, прогнозируемых под каким угодно соусом и ради каких угодно целей, включая и цели т.н. модернизации или даже правового государства. Свобода, человеческое достоинство, верховенство права, демократическая республика, публичная власть, ограниченная и разделенная, – все это нужно нам не для достижения каких-то иных целей – не для т.н. «модернизации», не для того, чтобы «догнать Португалию», «удвоить ВВП» или «войти в пятерку самых крупных стран мира».
Они нужны нам сами по себе – как безусловные ценности свободных российских граждан.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2018-07-27 02:21 pm (UTC)"Всё относительно..."
Date: 2018-07-27 02:38 pm (UTC)no subject
Date: 2018-07-27 02:49 pm (UTC)Но тема была - об авторитаризме.
Могут быть авторитарные режимы, где за критику не убивают. Этого, собсно, не делают даже в Беларуси. По крайней мере, теперь. Что не значит, что белорусский режим - не авторитарный.
Венгрию, повторяю, многие считают страной мягкого авторитаризма. Хотя и там не убивают за критику.
Вопрос: считает ли уважаемый Илларионов нечто такое желательным для России?
no subject
Date: 2018-07-27 10:42 pm (UTC)Они рассчитываются на основе многочисленных факторов, охватывающих политическую, социальную и экономическую сферы различных стран
Чего ж Вам боле?!
Freedom House, Freedom Rating, Aggregate Score
Hungary - 72, Free
Russia - 20, Not Free
"Чего ж тут непонятного?"
"Что ж тут непонятного?"
Date: 2018-07-28 01:09 am (UTC)Возвращаясь к Венгрии (хоть это и не особенно важно наверное), стоит заметить, что орбан был премьером с 1998 по 2002. То есть в общей сложности он уже 12 лет с восьмилетним перерывом.
В огороде бузина, а в Киеве дядька.
Date: 2018-07-28 10:40 am (UTC)А: Hungary - 72, Free
В: В Венгрии вообще-то нацы.
A: Russia - 20, Not Free
B: А РФ вообще-то - многонациональная.
И, кстати, даже эти ваши утверждения не верны. Самая большая народность в Венгрии - венгры 85.6%. Самая большая народность в России - русские 80,90 %.
Примеры многонациональных стран: Бразилия и Индия
"Чего ж тут непонятного?" #2
Date: 2018-07-28 01:18 am (UTC)В 2009 Виктор Орбан в одном из своих выступлений перед этническими венграми, живущими в Словакии, назвал их «государственнообразующей общностью» Венгрии, чем вызвал озабоченность и опасения в словацком руководстве[3].
На выборах 2010 года Виктор Орбан понял и осознал свои ошибки 1998—2002 годах. После выраженной победы его партии Фидес на парламентских выборах в апреле 2010 года, в мае 2010 Орбан вновь назначен премьер-министром. Официальное вступление в должность состоялось 29 мая. Правом голоса теперь были наделены все этнические венгры, даже те, кто в Венгрии никогда не проживал. Количество избирательных округов было сокращено со 176 до 106, в том числе были объединены «левые» округа с округами, где всегда держались ФИДЕС и «Йоббик». Его партия сохранила абсолютное большинство в парламенте, свои позиции закрепили и социалисты, а рейтинг «йоббиков» стремительно возрос. В связи с принятием новой конституции численность депутатов в парламенте снизилась с 386 до 199. Официальное название страны было заменено с «Венгерской республики» на просто «Венгрия». Смена названия имела цель включения в венгерское сообщество не только граждан страны, но и венгров, проживающих за её пределами. Началась клерикализация страны (в конституцию внесли положение, что народ Венгрии объединяют Бог и христианство). Тем самым это стало предпосылкой для того, что были законодательно запрещены аборты и однополые браки. За принятие законопроекта проголосовали все, кроме партии «Йоббик» («йоббики» в целом поддержали Орбана, однако посчитали запрет абортов слишком жёстким решением, выступая за аборты в крайне редких случаях (вроде изнасилования). Социалисты покинули здание парламента в знак протеста. Теперь для вступления страны в зону евро требуется одобрение 2/3 депутатов парламента (кстати, эти две трети составляет ФИДЕС). Такие радикальные преобразования, конечно, вызвали критику со стороны Евросоюза. В то же время, ФИДЕС перенял идеи «Йоббика», не вступая с членами этой партии в коалицию и частично забрав её электорат к себе. 4 июня было объявлено «Днём национального единства» в память Трианонского договора, заключённого в 1920 году после Первой мировой войны, в результате чего Венгрия потеряла часть своих территорий. Это стало причиной того, что значительная часть венгров проживает в Румынии, Сербии, Словакии. Кроме того, были снесены памятники коммунистическим лидерам, на месте которых были установлены памятники адмиралу Хорти, лидеру страны в 1920—1944 годы. Кстати, Миклош Хорти был членом жёсткого ультраправого политического спектра, при нём Венгрия выступала на стороне нацистской Германии во Второй мировой войне. Также был внесён ряд ограничений на деятельность журналистов, работающих в традиционных СМИ — от них теперь требуется разделять идеи венгерской идентичности и венгерской общности. Правительству Орбана также удалось принять ряд законов, сильно усложняющих жизнь цыганского меньшинства в стране. Теперь гражданину любой национальности для получения социальных выплат необходимо допустить инспекцию места жительства и доказательства рода занятости (хотя бы волонтёрской деятельности).
"Чего ж тут непонятного?" #3
Date: 2018-07-28 01:22 am (UTC)Еще из Википедиа
Осенью 2013 он выступал на третьем конгрессе венгерских диаспор и заявил: «Возможно, нам придется построить новые экономическую и социальную системы, а также культурную модель, отличную от современной европейской».
Весной 2014 года он выступал с обращением к украинской власти с требованием предоставить этническим венграм живущим в Закарпатье автономию[5].
Несмотря на частые обвинения со стороны Брюсселя в «излишней лояльности» Москве, неоднократно заявлял о поддержке территориальной целостности Украины, а также одобрил стремление вступления Украины в ЕС, при этом, добавив, что для этого Украине надо стать стабильным государством и иметь полный контроль над своими границами[6].
Согласно оценкам либеральных политологов, Виктор Орбан и партия «Фидес» с 2010 года построили в Венгрии «мафиозное государство», где вся полнота власти принадлежит группе, связанной с партией и лично с Орбаном[7].
no subject
Date: 2018-07-27 04:36 pm (UTC)из свеженького https://twitter.com/La72La/status/1021707826811596801
no subject
Date: 2018-07-27 04:55 pm (UTC)Ещё раз: я ни в коем случае не защищаю российский режим.
Но Илларионов говорит, что авторитаризм даже ради правового государства - это плохо.
Поэтому я нахожу странным, что он высоко оценивает режим Венгрии.
Осторожно оглядываясь...
Date: 2018-07-27 08:29 pm (UTC)no subject
Date: 2018-07-27 11:41 pm (UTC)Угу
Date: 2018-07-28 02:12 am (UTC)Это неэмоциональная констатация факта.
Вдогонку
Date: 2018-07-28 03:37 am (UTC)По западно-европейским меркам уровень Венгрии - невысокий.
По меркам самой Венгрии - невысокий, заметно снизившийся в последние годы.
По российским меркам - недосягаемо высокий.
Самая высокая оценка уровня политической свободы в России была для 1991 г., сразу после августовского путча. Тогда индекс для России был равен 69, что ниже, чем сегодняшний уровень Венгрии.
Re: Вдогонку
Date: 2018-07-28 10:21 am (UTC)И как насчет Франции в 1958 г? известно, чтО послужило непосредственным толчком и какие политические преобразования тогда были произведены.
Я спрашиваю потому, что спокойное течеие жизни - это одно, а кризис - иногда только политический, а иногда и всесторонний - это другое.И критерии оптимальности для выживания (а не только критерии демократичеости) во время кризиса другие.
И что обстановка сейчас и в Европе приближается к кризису - Вы не находите?
Демократия это когда ничего не запрещают?
Date: 2018-07-28 10:52 am (UTC)Re: Демократия это когда ничего не запрещают?
Date: 2018-07-28 10:59 am (UTC)Re: Демократия это когда ничего не запрещают?
Date: 2018-07-28 12:10 pm (UTC)Re: Демократия это когда ничего не запрещают?
From:Re: Демократия это когда ничего не запрещают?
From:Re: Демократия это когда ничего не запрещают?
From:Re: Демократия это когда ничего не запрещают?
From:Re: Демократия это когда ничего не запрещают?
From:Re: Демократия это когда ничего не запрещают?
From:Re: Демократия это когда ничего не запрещают?
From:Свобода во время кризиса
Date: 2018-07-28 10:57 am (UTC)2. Более корректным, с моей точки зрения, является термин "политически свободный режим". Ключевой критерий - каким объемом гражданских свобод и политических прав обладают граждане.
3. Все известные авторы и имеющиеся базы данных, измеряющие демократию/индекс политических свобод для указанных Вами стран в указанные годы, однозначно характеризовали их как демократические/политически свободные.
4. На время ведения обеих мировых войн в Британии приостанавливали проведение парламентских выборов, но проводили их сразу же после их окончания: через полтора месяца после окончания 1 м.в., через 7 недель после окончания 2 м.в.
5. В США выборы проводили во время обеих мировых войн.
6. В Израиле выборы 1973 г. были отложены на два месяца из-за Войны судного дня. Но никто из авторов никогда не расценивал это как деградацию Израиля по шкале демократии/политической свободы.
7. Какие иные примеры "всестороннего кризиса" (кроме войны, угрожающей физическому выживанию народа) можно привести?
Re: Свобода во время кризиса
Date: 2018-07-28 11:23 am (UTC)Но это к слову.Важнее другое -
Насчет приближающегося кризиса - в оценке положения и кроется корень расхождений (поминавшаяся тут Венгрия и прочие подобные).Мне кажется, что существуют целых три фактора такого кризиса в Европе :
1)Демография - не детализирую, потому что и так очевидно, да и вспоминалось в данном блоге не раз.
2)Безостановочный и, похоже, неудержимый (потому что по принципу положительной обратной связи) рост "социального государства" и параллельный рост всестороннего (вплоть до бытового уровня) наднационального регулирования.
3)Количественный и качественный (расширение полномочий) рост наднациональной евробюрократии, фактически (на деле, а не на бумаге) не контролируемой никакими демократическими механизмами.Фигуры Юнкера ии Туска тут вполне символичны.Бюрократия сейчас - особый социальный слой с растущим влиянием.
Почему я считаю перечисленные факторы опасности сравнимыми по важности с военным противостоянием в 1939 г? Потому что они действуют медленно и не слишком заметно, но труднообратимо.Это после 8 мая 1945 г англичане смогли сразу же провести выборы и сменить правительство.А вот сейчас - два года после британского референдума, а выйти из ЕС англичанам пока никак не удается.
О демографии уж и не говорю - там когда спохватишься, выяснится, что беспокоиться надо было двадцать лет назад, а сейчас уже поздно.
no subject
Date: 2018-07-29 09:41 am (UTC)- вот, собственно эта фраза даёт ответ на многие обсуждаемые сейчас и ранее вопросы. Хочешь развития? - увеличивай объём гражданских прав и свобод. Также верно и обратное: сокращение гражданских прав и свобод, неминуемо ведёт к застою, а то и к деградации. Абсолютно вся человеческая история является подтверждением этой нехитрой мысли.
Свобода во время кризиса. Ранее уже писали, что есть понятия законов мирного времени, и законов военного времени, но законы военного времени всегда ограничены по времени действия, именно потому, что они ограничивают права и свободы граждан. При этом важно, что эти ограничения вводит не мудрый диктатор, а сами граждане, которые добровольно соглашаются на временное ограничение своих прав. Это в идеале так, пример - ограничения, введённые США, во время борьбы с Аль-Каида
no subject
Date: 2018-07-30 10:34 am (UTC)Я и сам в условиях такой войны живу, но с меня и взятки гладки ("фашист, расист").Но сейчас эта война и в Европу понемногу проникает.
Характерный признак такой инфильтрации - изменение в политическом спектре Европы значения терминов "Правый" и "Левый".Раньше "правый" означало - консерватор и сторонник имущих классов, а "левый" - прогрессист и сторонник социальных преобразований.Сейчас же, по опыту недавних избирательных кампаний в Нидерландах, Франции, Германии, Италии - "правые" и "левые" различаются преимущественно, а то и исключительно по их отношению к иммиграции из Азии и Афррики.
(no subject)
From:no subject
Date: 2018-07-28 04:39 pm (UTC)no subject
Date: 2018-08-06 01:02 pm (UTC)К тому же в другом рейтинге этой же организации "Nations in Transit" Венгрия уже не в категории демократических стран, а уже несколько всего-лишь semi-consolidated democracy и движется к состоянию Transitional Government or Hybrid Regime.
В целом до России очень далеко, хотя и показывает как существенно ситуация может деградировать даже в рамках ЕС вроде как имеющих установки на демократию.
no subject
Date: 2018-08-09 03:05 pm (UTC)А я смотрю из Польши, и мне стрёмно видеть, как Польша и Венгрия, страны ранее вполне демократические, сползают к авторитаризму. Раньше как-то считалось, что членство в ЕС гарантирует либеральную демократию. А таки похоже, что нет. Во всяком случае, у Евросоюза не видно рычагов, позволяющих остановить такие перемены в государствах - членах. Если этих рычагов таки не окажется, то одно из двух. Или либеральная демократия перестанет быть стандартом ЕС. Или некоторые страны из ЕС выпадут и окажутся в сфере влияния сами-знаете-кого.
Даже не знаю, что хуже.
(no subject)
From:(no subject)
From: