В вашем примере: обнаружение следов оружия массового поражения в Ираке – это факт или фактоид? Ведь, в соответствии с определением, к последним относятся также непроверяемые утверждения? А для того, чтобы его проверить, необходимо располагать соответствующим инструментарием, которым подавляющее большинство населения не располагает. Или просто не хочет заморачиваться. И Поппера они не читали, и про верифицируемость не слышали. Да и слышать не хотят. Остается: верить – или не верить.
Поэтому я и пишу о «фактах», существующих «если не в реальности, то в головах верящих в него людей».
Ходит как утка, плавает как утка, крякает как утка. Значит – утка.
Кто будет проверять? Много ли среди населения естествоиспытателей?
И если находятся единичные граждане, пытающиеся докопаться до правды, кому они интересны? Пусть себе копают.
Именно эта смесь фактов и фактоидов является сутью современной гибридной информационной войны, и именно эта невозможность отделить их друг от друга отличает ее от прежней, оружием которой была дезинформация.
Однако гигантское обилие непроверяемых (и зачастую противоречащих другу «фактов») не позволяет даже прожженным инсайдерам и аналитикам с уверенностью сказать: «Это утверждение истинно, а это – ложно».
Именно поэтому утверждение ««массовый эффект религиозной убежденности есть эффект упорного невосприятия фактов» не полностью описывает сегодняшнее состояние общества, нередко именуемое «массовым безумием».
Я думаю, что при достаточно большом количестве фактов, фактоидов, артефактов, фейков и обычной дезинформации, циркулирующих в информационном пространстве, восприятие и осмысление фактов (в классическом смысле слова) становится практически невозможным.
Такой вот «принцип неопределенности».
Последняя книга Питера Померанцева о путинской России называется «Nothing Is True and Everything Is Possible».
Похоже, он лучше всех сформулировал парадигму сюрреалистического информационного пространства в сегодняшней России.
А украинцы – первыми испытали ее действие на себе.