Illarionov (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
aillarionov) wrote2018-07-27 03:18 pm
aillarionov) wrote2018-07-27 03:18 pm
Запрос на диктатуру из 2018 года
Размещая несколько дней назад в этом блоге интервью И.Клямкина и А.Миграняна 29-летней давности, автор этих строк не подозревал, насколько современным и своевременным оно окажется. Особенно после того, как на публикацию отреагировал один из его авторов.
Републикация этого интервью 1989 г. «Нужна железная рука» была сделана ради трех соображений:
1. Напомнить современному читателю, возможно, уже позабывшему дискуссии рубежа 1980-90-х годов (или же вовсе не знакомому с ними), что «случившийся» в России авторитарный политический режим оказался не просто какой-то странной исторической неожиданностью, по ошибке, недосмотру или стечению обстоятельств навязанной стране «группой захвата» из корпорации спецслужб, второй столицы, кооператива «Озеро» и т.п., а реализацией идей, какие активно, профессионально, аргументированно отстаивали (объясняли, прогнозировали, призывали к осуществлению) весьма серьезные (возможно, наиболее подготовленные тогда) отечественные специалисты в сфере политических наук.
2. Показать на ярком примере (тогда их было немало – от записки Ленинградской АСЭН «Жестким курсом» до статьи «Пока не приватизирован Кремль» С.Кугушева, сотрудника КГБ и ближайшего соратника Е.Гайдара), насколько популярными в то время были идеи (запросы, требования) авторитарной модернизации – то есть проекта осуществления экономической модернизации с помощью инструментария авторитарного политического режима, который должен был быть в состоянии эффективно подавлять (ради целей модернизации, естественно) демократию, гражданские права, политические свободы.
3. Наконец, продемонстрировать на примерах недавней истории трех десятков переходных стран, что данная концепция, безотносительно к тому, из каких корней она вырастала у разных авторов – из искренних ли размышлений академического характера о судьбах родины или же из аккуратно подброшенных конторой глубокого бурения полезных для нее идеек, – что данная концепция оказалась по большому счету опровергнутой реальными фактами: в большинстве переходных стран вообще обошлись без авторитаризма, а там, где им воспользовались, промежуточные результаты перехода оказались намного хуже, чем там, где к этому инструменту не прибегали.
Казалось бы, выводы из этих трех соображений для России сегодняшнего дня – совершенно прозрачны.
Да, действительно, в истории нашего общества были такого рода идеи.
Да, действительно, в свое время они были популярны.
Да, действительно, с их помощью кое-кто пытался оправдывать прожитый отечеством трагический опыт.
Но – сегодня!
Сегодня совершенно ясно, что эти идеи этически неприемлемы, с экономической точки зрения неэффективны, а с исторической – опровергнуты большинством случаев фактически состоявшихся в мире переходов.
Поэтому главный вывод для России сегодняшнего дня, казалось, весьма очевиден: следует не только покончить с нынешним кремлевским авторитаризмом, но и ни в коем случае не допустить его повторения. В любом виде. Под любыми соусами. Под любыми новыми (или старыми) «крышами», идеями, проектами, прогнозами. Будь то «либеральная империя», «авторитарная модернизация» или «жесточайшая диктатура для построения правового государства».
И каким же оказывается изумление читателя, знакомящегося с ответом Игоря Моисеевича Клямкина на републикацию его старинного интервью? Оказывается:
- жаль, что «коллеги все еще не могут забыть эту публикацию»;
- что это был не проект построения авторитаризма, а только прогноз его появления;
- что авторитарные тенденции за эти годы проявились в большем количестве стран;
- что там, где удалось обойтись без них, это произошло только благодаря Евросоюзу;
- а «что касается России, то у меня [И.Клямкина. – А.И.] нет пока серьезных оснований отказываться от старого прогноза»;
- да и вообще жаль, что «перспективы авторитарной модернизации в ней [России. – А.И.] со временем стали выглядеть проблематичными».
Упссс....
Даже не знаешь, с чего начать.
Начнем с начала.
Первое. Если со стороны Игоря Моисеевича (в отличие от Андраника Мовсесовича) это был, по его мнению, не проект (установления авторитаризма), а только «прогноз возможного развития событий», который, по его мнению, в итоге действительно осуществился, то зачем же тогда печалиться о том, что об этом прогнозе сейчас напомнили общественности? Наоборот, стоит радоваться тому, что нашлись почитатели творчества, вспомнившие о качественных прогнозах, сделанных задолго до того, а потом воплотившихся в реальной жизни. Репутация политолога, корректно спрогнозировавшего авторитарный срыв, так же, как и экономиста, предсказавшего финансовый катаклизм, точно не пострадает. Скорее наоборот.
Второе. Был ли тот, 29-летней давности, прогноз только прогнозом? Не буду спорить с более поздними авторскими утверждениями, но некоторые цитаты, окрашенные авторской эмоциональной оценкой происходившего, позволяют, как минимум, неоднозначную их интерпретацию:
«Вот, казалось бы, чрезвычайно привлекательна позиция Сахарова. Но ведь это лишь некий нравственный ориентир общества, его идеал. Мы же говорим о путях перехода».
«Однако целью демонтажа [старой политической структуры. – А.И.], и это надо сознавать, должно быть не развитие демократии, а усиление власти лидера-реформатора. Демократизация, как мы уже не раз говорили, вовсе не способствует реформам».
Возникает вопрос: применение модального глагола «должно» – это, с точки зрения автора, не проект? Только прогноз? «Должно быть не развитие демократии, а усиление власти лидера» – это не целеполагание?
Третье. Вообще говоря, квалифицированному полемисту нет особой необходимости прибегать даже к помощи глаголов долженствования. Достаточно сказать: таковы общемировые закономерности, это всеобщие законы развития, во всех подобных исторических случаях было так и только так. И как тогда неподготовленным читателям/слушателям возражать авторитету, ссылающемуся на действие общемировых законов? Тогда большой разницы нет – прогноз это или проект:
«Переход от дотоварной экономики к товарной, к рынку никогда и нигде, ни у одного народа не осуществлялся параллельно с демократизацией. Политическим переменам всегда предшествовало более или менее длительное господство авторитарных режимов. Это подтвердила вся мировая практика и XVII, и XX веков. Возьмем Англию, Францию, Испанию, Португалию, страны Латинской Америки... Если режим с ними не мог справиться, ему на смену приходил новый авторитарный режим бонапартистского типа, который решал те же самые задачи. Но уже более жестко. Наполеон — это ведь не только диктатура, но и «кодекс Наполеона» (правовая реформа), закрепление прав собственности, развитие рынка. То есть он железной рукой создавал условия для согласия, гармонизации».
«Если мы претендуем на параллельность экономических и политических реформ, значит, мы не знаем (не хотим знать) всего мирового опыта. Или же опять претендуем на особую роль в истории, на исключительность. Хорошо известно, куда подобные претензии завели».
Иными словами, профессионал хладнокровно «забивает гвоздики»: жесткий авторитаризм в нашей стране абсолютно неизбежен, поскольку предопределен всей предшествовавшей мировой историей. Да и Наполеон в качестве диктатора, железной рукой закреплявший права собственности, для российской публики был, наверное, поавторитетнее Пиночета.
Четвертое. Но у любознательного читателя тем не менее возникает вопрос: а о каком историческом опыте говорит автор? О каких переходах к рынку параллельно с демократизацией в XVII веке? Где именно тогда происходила демократизация? А где – переход к рыночной экономике? Пусть даже не в XVII, а в ХХ-м? До революций в Центральной Европе 1989 года, без, как сам Игорь Моисеевич отметил, предшествовавшего военного поражения? О чем идет речь? В каких странах в какие периоды в принципе предпринимались попытки проведения параллельных реформ по созданию рыночной экономики и демократической политической системы, и где, столкнувшись с не(мало)преодолимыми препятствиями, власти вынуждены были пойти на создание авторитарной политической системы? В Англии, Франции, Испании, Португалии, странах Латинской Америки? Где? Когда?
Естественно, ни в одной стране до 1989 г. (не считая тоталитарных режимов, потерпевших военное поражение во Второй мировой войне и исключенных самим И.Клямкиным из рассмотрения) ничего подобного не было. Переход к рынку и к демократии (одновременный или последовательный, быстрый или постепенный) – это феномен исключительно последних трех десятилетий мировой истории. Следовательно, никакой мировой практики XVII, XVIII, XIX, XX веков (вплоть до 1989 года), никакого всего мирового опыта в принципе не было. И, следовательно, ссылки на такого рода якобы закономерности – это откровенное введение читателей в заблуждение.
Более того, в том же самом интервью автор совершенно справедливо именно это, отсутствие какого-либо предшествовавшего мирового опыта, и признал:
«Ни одна из названных нами стран не осуществляла перехода при полном уничтожении рынка, при тотальном огосударствлении экономики».
Спустя 29 лет он еще раз опроверг самого себя, тогдашнего:
«...переходов от огосударствленной плановой экономики к рыночной и от тоталитаризма к демократии без предшествующего военного поражения мир еще не знал».
Но если, по утверждениям автора, ни одна страна не осуществляла такого перехода, если таких переходов мир еще не знал, то о какой мировой практике, о каком всем мировом опыте можно было говорить? И как на основе отсутствия такого опыта можно было утверждать о неизбежности для России жесткого авторитарного режима бонапартистского типа, железной рукой загоняющего общество в рынок?
Пятое. В дополнение к мировому опыту (которого, как мы выяснили, не было) есть, по мнению автора, еще один аргумент в пользу неизбежности диктатуры в России. Даже на фоне других (пост)коммунистических стран, говорил он, ситуация в России сложнее:
«Никто, даже страны соцмира, не начинали своего перехода с этой точки. В Венгрии, например, не было такой коллективизации, как у нас. В Китае тоже сохранилось крестьянство. Там не успели подрубить и выкорчевать все корни. У нас же три поколения жили в представлении, что наша форма собственности всегда и во всем превосходит частную собственность. Предприимчивость сохранилась разве что в нелегальной экономике. Словом, мы начинаем с нуля».
Сейчас не будем обсуждать, насколько ситуация в России отличалась (или не отличалась) от этих стран, какое крестьянство сохранилось (или не сохранилось) в Китае, какая коллективизация была (или не была) в Венгрии, какой была реальная сфера рынка в позднем СССР.
Лишь обратим внимание на то, что в двух странах, использованных Игорем Моисеевичем в качестве примеров, политическая эволюция обществ пошла по принципиально разным траекториям. В Венгрии был создан и действует полноценный демократический режим (не без проблем, конечно), несопоставимо более свободный, чем нынешний российский. А в Китае авторитарный режим является гораздо более жестким, чем сегодняшний российский. Таким образом, названные И.Клямкиным факторы – проведенная ранее коллективизация, наличие крестьянства, распространенность рыночных отношений – не имели и не имеют существенного значения для формирования и развития ныне действующих политических режимов в Венгрии и Китае – демократического в одном случае, жестко авторитарного в другом.
Шестое. А зачем, по мнению автора, нужен авторитарный политический режим? Опять же, следуя просьбе Игоря Моисеевича, будем считать, что нижеследующие цитаты – это изложение не его «проекта», а его «прогноза»:
«Брежневу... власти было вполне достаточно. Для реформатора же, естественно, ее нужно гораздо больше. Ведь предстоит ломка и дестабилизация... В этот момент лидеру-реформатору требуется дополнительная порция власти. Как ее получить?... Итак, остается единственная возможность: получить дополнительную власть от народа. То есть в данном случае демократизация нужна не для осуществления реформ, а для усиления власти лидера... И... Горбачев получил на Съезде мандат представителя народа... создание второй структуры власти увеличило его власть и возможности для политического маневра... Возникает настоятельная необходимость переложить ответственность (или часть ее) на общество, на новую структуру, сохранив при этом власть за собой».
И еще:
«...целью демонтажа [предыдущей политической структуры. – А.И.], и это надо сознавать, должно быть не развитие демократии, а усиление власти лидера-реформатора. Демократизация, как мы уже не раз говорили, вовсе не способствует реформам».
Итак, читаем еще раз, медленно, по пунктам:
- по сравнению с Брежневым лидеру нужно больше власти,
- ему требуется дополнительная порция власти,
- единственная возможность: получить дополнительную власть от народа,
- демократизация нужна не для осуществления реформ, а для усиления власти лидера,
- ответственность надо переложить на общество,
- при этом сохранить власть за собой.
Комментарии нужны?
Еще раз, следим за логикой автора: лидеру нужно больше власти; эту власть дает демократизация; демократизация нужна не для осуществления реформ, а для усиления власти лидера; полученная лидером власть требуется, чтобы переложить ответственность (за реформы? за переход к рынку?) на общество; при этом возросшая власть сохраняется у лидера.
Вот это и есть кратчайшее изложение сути концепции авторитарной модернизации.
Воспетой и Игорем Моисеевичем и рядом других популярных авторов.
Седьмое. А как ограничить власть диктатора и заставить его все же делать необходимые реформы? Об этом спрашивал Георгий Целмс, проводивший то самое интервью: Нет ли опасности, что лидер-реформатор, ставший диктатором, не станет проводить реформы, ограничивающие его власть?
Да, соглашался Игорь Моисеевич, есть такая опасность:
«Что же касается узурпации власти, такой вариант исключить нельзя. И Луи Бонапарт, и Гитлер пришли к власти путем всенародного волеизъявления — выборов, а затем стали делать со своими избирателями все, что только хотели...»
Правда, он находит пару современных «ограничений» против такой узурпации:
«...сегодня можно говорить о существовании определенных гарантий против этого. Во-первых, они заложены в самой технологии современного производства. Нынче страхом мало кого заставишь хорошо работать. Уровень технологии требует от работника внутренней мотивации. Внешний, «палочный» контроль становится абсолютно неэффективен».
Во-вторых, это внешний фактор.
Прошедшие годы убедительно показали, явились ли названные факторы какими-либо «гарантиями» против узурпации власти, захваченной т.н. «лидерами-реформаторами».
Восьмое. Прошедшие годы показали также, что если «авторитарные тенденции и обнаруживали себя среди относительно успешных переходных стран» (в Сербии, Хорватии, Армении, Грузии, Киргизии, Румынии при Илиеску, Словакии), то они не были связаны с переходом этих стран к рынку, с осуществлением в них экономических реформ. Авторитаризм был нужен руководителям в этих странах не для осуществления т.н. модернизации, а совсем для другого – для того, что сам Игорь Моисеевич так точно описал: для перекладывания ответственности за происходившее на общество при сохранении возросшей власти за собой.
Таким образом, ни в одной из этих стран авторитаризм не был нужен собственно для провозглашенной цели – для перехода к рыночной экономике.
Девятое. Самое поразительное, что этот вывод верен не только для относительно успешных стран, перешедших к рынку при сохранении демократического политического режима (в том числе и для стран, упомянутых в предыдущем пункте), но и для неудачников перехода. В самой России переход к рыночной экономике (основные критерии этого – либерализация цен и конвертируемость валюты) в главном произошел до сентября-октября 1993 г., поворотного пункта в формировании российского авторитарного режима.
Таким образом, не где-нибудь в Португалии (?) и не когда-нибудь в XVII веке (?), а в нашей собственной стране на наших глазах создание рыночной экономики произошло в условиях демократии, при относительно свободном политическом режиме, существовавшем до сентября-октября 1993 г. И лишь тогда, когда переход к рынку в основном состоялся, началось ускоренное строительство авторитарного режима.
Для чего?
Ответ на этот вопрос всем интересующимся российским гражданам хорошо известен – для проведения нелегальной приватизации государственной собственности, утвержденной президентским указом, обманным образом отменившим законодательство, принятое демократически избранной представительной властью. А затем – залоговые аукционы, кредиты МВФ, ФИМАКО, дефолт и т.д. и т.п.
Иными словами, авторитаризм в России потребовался, в точном соответствии со словами И.Клямкина, не для осуществления реформ, а для усиления власти лидера(ов), обогащения его(их) друзей, перекладывания бремени происходившего на общество, при сохранении полученной власти и богатств за собой и своими друзьями.
Десятый пункт относится уже не к интервью 1989 г., а к комментарию 2018 г. Игорь Моисеевич соглашается с тем, что его давний прогноз «применительно ко многим странам не подтвердился, и спорить тут не о чем. А не подтвердился, прежде всего, потому, что в нем не учитывалась возможность восполнения дефицита внутреннего модернизационного ресурса внешним влиянием и добровольным его приятием. Не учитывалась ориентация многих посткоммунистических стран на Евросоюз и его готовность их в себя интегрировать при соблюдении ими соответствующих жестких требований».
Увы, и это объяснение не подтверждается фактами.
Одной из самых успешных стран в деле перехода к свободному рынку и к полноценной либеральной демократии стала Монголия, имевшая и имеющая нулевые шансы на интеграцию в Евросоюз. Если было и есть внешнее влияние на Монголию, то это влияние не далеких демократических ЕС, НАТО, США, а двух соседних автократических гигантов – России и Китая, между которыми страна зажата и будет зажата в исторической перспективе. Что, как видим, вовсе не помешало ей при осуществлении ее демократического транзита. Оба перехода – к рынку и демократии – были успешно проведены также в Албании, и по сей день не являющейся членом Евросоюза. Самые радикальные экономические и институциональные реформы последних двух десятилетий были проведены в Грузии – Михаилом Саакашвили и Кахой Бендукидзе – не только не благодаря, а вопреки чудовищному сопротивлению международной бюрократии из Евросоюза, МВФ, МОТ.
Наконец, самое поразительное, если не сказать, невероятное, заключается в сегодняшней оценке Игорем Моисеевичем его же собственного прогноза 29-летней давности: «Что же касается России, то у меня нет пока серьезных оснований отказываться от старого прогноза. С той лишь оговоркой, что и перспективы авторитарной модернизации в ней со временем стали выглядеть проблематичными».
Иными словами, авторитаризм – будет, модернизация – нет. То есть это означает, что по прошествии всех этих лет автор по-прежнему настаивает на неизбежности сохранения авторитаризма в России. Несмотря на отсутствие предшествовавшего всего мирового опыта, несмотря на опровержение этого прогноза историей последних трех десятилетий, несмотря на неработающее объяснение внешними воздействиями, несмотря на все то, что этот авторитаризм с Россией сделал, и к каким последствиям ее привел.
Возможно, некоторые читатели решат, что не следовало так подробно останавливаться на разборе нескольких текстов одного из крупных отечественных специалистов в области политических наук, сторонника правового государства и конституционной реформы в нашей стране Игоря Моисеевича Клямкина.
Но, к большому сожалению, в наше время это далеко не единственный пример того, когда уважаемые специалисты, традиционно относимые и относящие себя к либерально-демократическому крылу российского общества, так или иначе выступают против демократизации, за открыто или скрыто авторитарное решение наших проблем.
Известный экономист и публицист Владислав Иноземцев еще несколько лет назад пытался объяснить, почему якобы «невозможна демократия в России»: «Почему же Россия не была, не является и, вероятно, не будет или, в лучшем случае, не скоро станет демократией?»
Профессору Европейского университета Дмитрию Травину не нравится термин «вестернизация», а с модернизацией, по его мнению, не надо спешить, это долгий процесс, на десятки, если не на сотни, лет: «...от термина «вестернизация» в науке стали отказываться... Сегодня говорят о «модернизации», поскольку давно признано, что прямое заимствование даже лучших западных институтов редко способствует успеху преобразований. В каждой стране есть свои особенности, сформировавшиеся на долгом историческом пути, которые примитивной вестернизацией не сломаешь. Даже Петр I не был вестернизатором, поскольку не отменял, скажем, крепостное право. Оно рухнуло лишь через полтораста лет — когда для освобождения крестьян созрели объективные обстоятельства. Первое, что должен усвоить любой студент...: страна не может... вестернизироваться с налету. Модернизация — это долгий процесс, идущий от поколения к поколению, впитывающийся в плоть и кровь народа по мере того, как люди адаптируются к современности».
А вот доктор исторических наук Ирина Павлова вообще считает, что России не нужна демократия, а нужна жесточайшая диктатура: «Стране жизненно необходимо правовое государство как альтернатива модернизированному сталинизму, как антитеза т.н. государству «диктатуры закона», что в переводе с путинско/сталинского языка означает диктатуру воли господствующей верхушки, возведённую в закон. Установление правового порядка сверху предполагает, что к власти в стране приходит условный Джон Голт с командой, в которой все будут людьми с правовым сознанием, воспитанными в условиях правовой цивилизации, с разработанным планом последовательного превращения России в правовое государство. В этом государстве перед законом все будут равны – люди из Кремля и жители из российской глубинки. Эта команда вынуждена будет установить в стране жесточайшую диктатуру – иначе не изменить традиционно неправовую страну. Причём следует иметь в виду, что любой новый порядок нереально создать за два года переходного правительства, о котором говорят Каспаров и Ко».
Как бы это ни показалось странным, но неприятие уважаемыми коллегами вестернизации, то есть одновременного создания, поддержания, развития ключевых западных политико-правовых институтов, прежде всего верховенства права и демократии, не так уж сильно отличается от подхода Владислава Суркова: «Вестернизация, легкомысленно начатая Лжедмитрием и решительно продолженная Петром Первым, за четыреста лет была испробована всякая... Ради европейских ценностей... Санкт-Петербург выступил... Потом евроценности сменились на противоположные... В конце прошлого века стране наскучило быть «отдельно взятой», она вновь запросилась на Запад... Но и такая, умаленная и приниженная Россия не вписалась в поворот на Запад».
Вначале было слово...
Движение к свободе и праву в нашей стране начинается с первого шага – с отказа от идей авторитаризма и диктатуры, создаваемых, желаемых, прогнозируемых под каким угодно соусом и ради каких угодно целей, включая и цели т.н. модернизации или даже правового государства. Свобода, человеческое достоинство, верховенство права, демократическая республика, публичная власть, ограниченная и разделенная, – все это нужно нам не для достижения каких-то иных целей – не для т.н. «модернизации», не для того, чтобы «догнать Португалию», «удвоить ВВП» или «войти в пятерку самых крупных стран мира».
Они нужны нам сами по себе – как безусловные ценности свободных российских граждан.
Републикация этого интервью 1989 г. «Нужна железная рука» была сделана ради трех соображений:
1. Напомнить современному читателю, возможно, уже позабывшему дискуссии рубежа 1980-90-х годов (или же вовсе не знакомому с ними), что «случившийся» в России авторитарный политический режим оказался не просто какой-то странной исторической неожиданностью, по ошибке, недосмотру или стечению обстоятельств навязанной стране «группой захвата» из корпорации спецслужб, второй столицы, кооператива «Озеро» и т.п., а реализацией идей, какие активно, профессионально, аргументированно отстаивали (объясняли, прогнозировали, призывали к осуществлению) весьма серьезные (возможно, наиболее подготовленные тогда) отечественные специалисты в сфере политических наук.
2. Показать на ярком примере (тогда их было немало – от записки Ленинградской АСЭН «Жестким курсом» до статьи «Пока не приватизирован Кремль» С.Кугушева, сотрудника КГБ и ближайшего соратника Е.Гайдара), насколько популярными в то время были идеи (запросы, требования) авторитарной модернизации – то есть проекта осуществления экономической модернизации с помощью инструментария авторитарного политического режима, который должен был быть в состоянии эффективно подавлять (ради целей модернизации, естественно) демократию, гражданские права, политические свободы.
3. Наконец, продемонстрировать на примерах недавней истории трех десятков переходных стран, что данная концепция, безотносительно к тому, из каких корней она вырастала у разных авторов – из искренних ли размышлений академического характера о судьбах родины или же из аккуратно подброшенных конторой глубокого бурения полезных для нее идеек, – что данная концепция оказалась по большому счету опровергнутой реальными фактами: в большинстве переходных стран вообще обошлись без авторитаризма, а там, где им воспользовались, промежуточные результаты перехода оказались намного хуже, чем там, где к этому инструменту не прибегали.
Казалось бы, выводы из этих трех соображений для России сегодняшнего дня – совершенно прозрачны.
Да, действительно, в истории нашего общества были такого рода идеи.
Да, действительно, в свое время они были популярны.
Да, действительно, с их помощью кое-кто пытался оправдывать прожитый отечеством трагический опыт.
Но – сегодня!
Сегодня совершенно ясно, что эти идеи этически неприемлемы, с экономической точки зрения неэффективны, а с исторической – опровергнуты большинством случаев фактически состоявшихся в мире переходов.
Поэтому главный вывод для России сегодняшнего дня, казалось, весьма очевиден: следует не только покончить с нынешним кремлевским авторитаризмом, но и ни в коем случае не допустить его повторения. В любом виде. Под любыми соусами. Под любыми новыми (или старыми) «крышами», идеями, проектами, прогнозами. Будь то «либеральная империя», «авторитарная модернизация» или «жесточайшая диктатура для построения правового государства».
И каким же оказывается изумление читателя, знакомящегося с ответом Игоря Моисеевича Клямкина на републикацию его старинного интервью? Оказывается:
- жаль, что «коллеги все еще не могут забыть эту публикацию»;
- что это был не проект построения авторитаризма, а только прогноз его появления;
- что авторитарные тенденции за эти годы проявились в большем количестве стран;
- что там, где удалось обойтись без них, это произошло только благодаря Евросоюзу;
- а «что касается России, то у меня [И.Клямкина. – А.И.] нет пока серьезных оснований отказываться от старого прогноза»;
- да и вообще жаль, что «перспективы авторитарной модернизации в ней [России. – А.И.] со временем стали выглядеть проблематичными».
Упссс....
Даже не знаешь, с чего начать.
Начнем с начала.
Первое. Если со стороны Игоря Моисеевича (в отличие от Андраника Мовсесовича) это был, по его мнению, не проект (установления авторитаризма), а только «прогноз возможного развития событий», который, по его мнению, в итоге действительно осуществился, то зачем же тогда печалиться о том, что об этом прогнозе сейчас напомнили общественности? Наоборот, стоит радоваться тому, что нашлись почитатели творчества, вспомнившие о качественных прогнозах, сделанных задолго до того, а потом воплотившихся в реальной жизни. Репутация политолога, корректно спрогнозировавшего авторитарный срыв, так же, как и экономиста, предсказавшего финансовый катаклизм, точно не пострадает. Скорее наоборот.
Второе. Был ли тот, 29-летней давности, прогноз только прогнозом? Не буду спорить с более поздними авторскими утверждениями, но некоторые цитаты, окрашенные авторской эмоциональной оценкой происходившего, позволяют, как минимум, неоднозначную их интерпретацию:
«Вот, казалось бы, чрезвычайно привлекательна позиция Сахарова. Но ведь это лишь некий нравственный ориентир общества, его идеал. Мы же говорим о путях перехода».
«Однако целью демонтажа [старой политической структуры. – А.И.], и это надо сознавать, должно быть не развитие демократии, а усиление власти лидера-реформатора. Демократизация, как мы уже не раз говорили, вовсе не способствует реформам».
Возникает вопрос: применение модального глагола «должно» – это, с точки зрения автора, не проект? Только прогноз? «Должно быть не развитие демократии, а усиление власти лидера» – это не целеполагание?
Третье. Вообще говоря, квалифицированному полемисту нет особой необходимости прибегать даже к помощи глаголов долженствования. Достаточно сказать: таковы общемировые закономерности, это всеобщие законы развития, во всех подобных исторических случаях было так и только так. И как тогда неподготовленным читателям/слушателям возражать авторитету, ссылающемуся на действие общемировых законов? Тогда большой разницы нет – прогноз это или проект:
«Переход от дотоварной экономики к товарной, к рынку никогда и нигде, ни у одного народа не осуществлялся параллельно с демократизацией. Политическим переменам всегда предшествовало более или менее длительное господство авторитарных режимов. Это подтвердила вся мировая практика и XVII, и XX веков. Возьмем Англию, Францию, Испанию, Португалию, страны Латинской Америки... Если режим с ними не мог справиться, ему на смену приходил новый авторитарный режим бонапартистского типа, который решал те же самые задачи. Но уже более жестко. Наполеон — это ведь не только диктатура, но и «кодекс Наполеона» (правовая реформа), закрепление прав собственности, развитие рынка. То есть он железной рукой создавал условия для согласия, гармонизации».
«Если мы претендуем на параллельность экономических и политических реформ, значит, мы не знаем (не хотим знать) всего мирового опыта. Или же опять претендуем на особую роль в истории, на исключительность. Хорошо известно, куда подобные претензии завели».
Иными словами, профессионал хладнокровно «забивает гвоздики»: жесткий авторитаризм в нашей стране абсолютно неизбежен, поскольку предопределен всей предшествовавшей мировой историей. Да и Наполеон в качестве диктатора, железной рукой закреплявший права собственности, для российской публики был, наверное, поавторитетнее Пиночета.
Четвертое. Но у любознательного читателя тем не менее возникает вопрос: а о каком историческом опыте говорит автор? О каких переходах к рынку параллельно с демократизацией в XVII веке? Где именно тогда происходила демократизация? А где – переход к рыночной экономике? Пусть даже не в XVII, а в ХХ-м? До революций в Центральной Европе 1989 года, без, как сам Игорь Моисеевич отметил, предшествовавшего военного поражения? О чем идет речь? В каких странах в какие периоды в принципе предпринимались попытки проведения параллельных реформ по созданию рыночной экономики и демократической политической системы, и где, столкнувшись с не(мало)преодолимыми препятствиями, власти вынуждены были пойти на создание авторитарной политической системы? В Англии, Франции, Испании, Португалии, странах Латинской Америки? Где? Когда?
Естественно, ни в одной стране до 1989 г. (не считая тоталитарных режимов, потерпевших военное поражение во Второй мировой войне и исключенных самим И.Клямкиным из рассмотрения) ничего подобного не было. Переход к рынку и к демократии (одновременный или последовательный, быстрый или постепенный) – это феномен исключительно последних трех десятилетий мировой истории. Следовательно, никакой мировой практики XVII, XVIII, XIX, XX веков (вплоть до 1989 года), никакого всего мирового опыта в принципе не было. И, следовательно, ссылки на такого рода якобы закономерности – это откровенное введение читателей в заблуждение.
Более того, в том же самом интервью автор совершенно справедливо именно это, отсутствие какого-либо предшествовавшего мирового опыта, и признал:
«Ни одна из названных нами стран не осуществляла перехода при полном уничтожении рынка, при тотальном огосударствлении экономики».
Спустя 29 лет он еще раз опроверг самого себя, тогдашнего:
«...переходов от огосударствленной плановой экономики к рыночной и от тоталитаризма к демократии без предшествующего военного поражения мир еще не знал».
Но если, по утверждениям автора, ни одна страна не осуществляла такого перехода, если таких переходов мир еще не знал, то о какой мировой практике, о каком всем мировом опыте можно было говорить? И как на основе отсутствия такого опыта можно было утверждать о неизбежности для России жесткого авторитарного режима бонапартистского типа, железной рукой загоняющего общество в рынок?
Пятое. В дополнение к мировому опыту (которого, как мы выяснили, не было) есть, по мнению автора, еще один аргумент в пользу неизбежности диктатуры в России. Даже на фоне других (пост)коммунистических стран, говорил он, ситуация в России сложнее:
«Никто, даже страны соцмира, не начинали своего перехода с этой точки. В Венгрии, например, не было такой коллективизации, как у нас. В Китае тоже сохранилось крестьянство. Там не успели подрубить и выкорчевать все корни. У нас же три поколения жили в представлении, что наша форма собственности всегда и во всем превосходит частную собственность. Предприимчивость сохранилась разве что в нелегальной экономике. Словом, мы начинаем с нуля».
Сейчас не будем обсуждать, насколько ситуация в России отличалась (или не отличалась) от этих стран, какое крестьянство сохранилось (или не сохранилось) в Китае, какая коллективизация была (или не была) в Венгрии, какой была реальная сфера рынка в позднем СССР.
Лишь обратим внимание на то, что в двух странах, использованных Игорем Моисеевичем в качестве примеров, политическая эволюция обществ пошла по принципиально разным траекториям. В Венгрии был создан и действует полноценный демократический режим (не без проблем, конечно), несопоставимо более свободный, чем нынешний российский. А в Китае авторитарный режим является гораздо более жестким, чем сегодняшний российский. Таким образом, названные И.Клямкиным факторы – проведенная ранее коллективизация, наличие крестьянства, распространенность рыночных отношений – не имели и не имеют существенного значения для формирования и развития ныне действующих политических режимов в Венгрии и Китае – демократического в одном случае, жестко авторитарного в другом.
Шестое. А зачем, по мнению автора, нужен авторитарный политический режим? Опять же, следуя просьбе Игоря Моисеевича, будем считать, что нижеследующие цитаты – это изложение не его «проекта», а его «прогноза»:
«Брежневу... власти было вполне достаточно. Для реформатора же, естественно, ее нужно гораздо больше. Ведь предстоит ломка и дестабилизация... В этот момент лидеру-реформатору требуется дополнительная порция власти. Как ее получить?... Итак, остается единственная возможность: получить дополнительную власть от народа. То есть в данном случае демократизация нужна не для осуществления реформ, а для усиления власти лидера... И... Горбачев получил на Съезде мандат представителя народа... создание второй структуры власти увеличило его власть и возможности для политического маневра... Возникает настоятельная необходимость переложить ответственность (или часть ее) на общество, на новую структуру, сохранив при этом власть за собой».
И еще:
«...целью демонтажа [предыдущей политической структуры. – А.И.], и это надо сознавать, должно быть не развитие демократии, а усиление власти лидера-реформатора. Демократизация, как мы уже не раз говорили, вовсе не способствует реформам».
Итак, читаем еще раз, медленно, по пунктам:
- по сравнению с Брежневым лидеру нужно больше власти,
- ему требуется дополнительная порция власти,
- единственная возможность: получить дополнительную власть от народа,
- демократизация нужна не для осуществления реформ, а для усиления власти лидера,
- ответственность надо переложить на общество,
- при этом сохранить власть за собой.
Комментарии нужны?
Еще раз, следим за логикой автора: лидеру нужно больше власти; эту власть дает демократизация; демократизация нужна не для осуществления реформ, а для усиления власти лидера; полученная лидером власть требуется, чтобы переложить ответственность (за реформы? за переход к рынку?) на общество; при этом возросшая власть сохраняется у лидера.
Вот это и есть кратчайшее изложение сути концепции авторитарной модернизации.
Воспетой и Игорем Моисеевичем и рядом других популярных авторов.
Седьмое. А как ограничить власть диктатора и заставить его все же делать необходимые реформы? Об этом спрашивал Георгий Целмс, проводивший то самое интервью: Нет ли опасности, что лидер-реформатор, ставший диктатором, не станет проводить реформы, ограничивающие его власть?
Да, соглашался Игорь Моисеевич, есть такая опасность:
«Что же касается узурпации власти, такой вариант исключить нельзя. И Луи Бонапарт, и Гитлер пришли к власти путем всенародного волеизъявления — выборов, а затем стали делать со своими избирателями все, что только хотели...»
Правда, он находит пару современных «ограничений» против такой узурпации:
«...сегодня можно говорить о существовании определенных гарантий против этого. Во-первых, они заложены в самой технологии современного производства. Нынче страхом мало кого заставишь хорошо работать. Уровень технологии требует от работника внутренней мотивации. Внешний, «палочный» контроль становится абсолютно неэффективен».
Во-вторых, это внешний фактор.
Прошедшие годы убедительно показали, явились ли названные факторы какими-либо «гарантиями» против узурпации власти, захваченной т.н. «лидерами-реформаторами».
Восьмое. Прошедшие годы показали также, что если «авторитарные тенденции и обнаруживали себя среди относительно успешных переходных стран» (в Сербии, Хорватии, Армении, Грузии, Киргизии, Румынии при Илиеску, Словакии), то они не были связаны с переходом этих стран к рынку, с осуществлением в них экономических реформ. Авторитаризм был нужен руководителям в этих странах не для осуществления т.н. модернизации, а совсем для другого – для того, что сам Игорь Моисеевич так точно описал: для перекладывания ответственности за происходившее на общество при сохранении возросшей власти за собой.
Таким образом, ни в одной из этих стран авторитаризм не был нужен собственно для провозглашенной цели – для перехода к рыночной экономике.
Девятое. Самое поразительное, что этот вывод верен не только для относительно успешных стран, перешедших к рынку при сохранении демократического политического режима (в том числе и для стран, упомянутых в предыдущем пункте), но и для неудачников перехода. В самой России переход к рыночной экономике (основные критерии этого – либерализация цен и конвертируемость валюты) в главном произошел до сентября-октября 1993 г., поворотного пункта в формировании российского авторитарного режима.
Таким образом, не где-нибудь в Португалии (?) и не когда-нибудь в XVII веке (?), а в нашей собственной стране на наших глазах создание рыночной экономики произошло в условиях демократии, при относительно свободном политическом режиме, существовавшем до сентября-октября 1993 г. И лишь тогда, когда переход к рынку в основном состоялся, началось ускоренное строительство авторитарного режима.
Для чего?
Ответ на этот вопрос всем интересующимся российским гражданам хорошо известен – для проведения нелегальной приватизации государственной собственности, утвержденной президентским указом, обманным образом отменившим законодательство, принятое демократически избранной представительной властью. А затем – залоговые аукционы, кредиты МВФ, ФИМАКО, дефолт и т.д. и т.п.
Иными словами, авторитаризм в России потребовался, в точном соответствии со словами И.Клямкина, не для осуществления реформ, а для усиления власти лидера(ов), обогащения его(их) друзей, перекладывания бремени происходившего на общество, при сохранении полученной власти и богатств за собой и своими друзьями.
Десятый пункт относится уже не к интервью 1989 г., а к комментарию 2018 г. Игорь Моисеевич соглашается с тем, что его давний прогноз «применительно ко многим странам не подтвердился, и спорить тут не о чем. А не подтвердился, прежде всего, потому, что в нем не учитывалась возможность восполнения дефицита внутреннего модернизационного ресурса внешним влиянием и добровольным его приятием. Не учитывалась ориентация многих посткоммунистических стран на Евросоюз и его готовность их в себя интегрировать при соблюдении ими соответствующих жестких требований».
Увы, и это объяснение не подтверждается фактами.
Одной из самых успешных стран в деле перехода к свободному рынку и к полноценной либеральной демократии стала Монголия, имевшая и имеющая нулевые шансы на интеграцию в Евросоюз. Если было и есть внешнее влияние на Монголию, то это влияние не далеких демократических ЕС, НАТО, США, а двух соседних автократических гигантов – России и Китая, между которыми страна зажата и будет зажата в исторической перспективе. Что, как видим, вовсе не помешало ей при осуществлении ее демократического транзита. Оба перехода – к рынку и демократии – были успешно проведены также в Албании, и по сей день не являющейся членом Евросоюза. Самые радикальные экономические и институциональные реформы последних двух десятилетий были проведены в Грузии – Михаилом Саакашвили и Кахой Бендукидзе – не только не благодаря, а вопреки чудовищному сопротивлению международной бюрократии из Евросоюза, МВФ, МОТ.
Наконец, самое поразительное, если не сказать, невероятное, заключается в сегодняшней оценке Игорем Моисеевичем его же собственного прогноза 29-летней давности: «Что же касается России, то у меня нет пока серьезных оснований отказываться от старого прогноза. С той лишь оговоркой, что и перспективы авторитарной модернизации в ней со временем стали выглядеть проблематичными».
Иными словами, авторитаризм – будет, модернизация – нет. То есть это означает, что по прошествии всех этих лет автор по-прежнему настаивает на неизбежности сохранения авторитаризма в России. Несмотря на отсутствие предшествовавшего всего мирового опыта, несмотря на опровержение этого прогноза историей последних трех десятилетий, несмотря на неработающее объяснение внешними воздействиями, несмотря на все то, что этот авторитаризм с Россией сделал, и к каким последствиям ее привел.
Возможно, некоторые читатели решат, что не следовало так подробно останавливаться на разборе нескольких текстов одного из крупных отечественных специалистов в области политических наук, сторонника правового государства и конституционной реформы в нашей стране Игоря Моисеевича Клямкина.
Но, к большому сожалению, в наше время это далеко не единственный пример того, когда уважаемые специалисты, традиционно относимые и относящие себя к либерально-демократическому крылу российского общества, так или иначе выступают против демократизации, за открыто или скрыто авторитарное решение наших проблем.
Известный экономист и публицист Владислав Иноземцев еще несколько лет назад пытался объяснить, почему якобы «невозможна демократия в России»: «Почему же Россия не была, не является и, вероятно, не будет или, в лучшем случае, не скоро станет демократией?»
Профессору Европейского университета Дмитрию Травину не нравится термин «вестернизация», а с модернизацией, по его мнению, не надо спешить, это долгий процесс, на десятки, если не на сотни, лет: «...от термина «вестернизация» в науке стали отказываться... Сегодня говорят о «модернизации», поскольку давно признано, что прямое заимствование даже лучших западных институтов редко способствует успеху преобразований. В каждой стране есть свои особенности, сформировавшиеся на долгом историческом пути, которые примитивной вестернизацией не сломаешь. Даже Петр I не был вестернизатором, поскольку не отменял, скажем, крепостное право. Оно рухнуло лишь через полтораста лет — когда для освобождения крестьян созрели объективные обстоятельства. Первое, что должен усвоить любой студент...: страна не может... вестернизироваться с налету. Модернизация — это долгий процесс, идущий от поколения к поколению, впитывающийся в плоть и кровь народа по мере того, как люди адаптируются к современности».
А вот доктор исторических наук Ирина Павлова вообще считает, что России не нужна демократия, а нужна жесточайшая диктатура: «Стране жизненно необходимо правовое государство как альтернатива модернизированному сталинизму, как антитеза т.н. государству «диктатуры закона», что в переводе с путинско/сталинского языка означает диктатуру воли господствующей верхушки, возведённую в закон. Установление правового порядка сверху предполагает, что к власти в стране приходит условный Джон Голт с командой, в которой все будут людьми с правовым сознанием, воспитанными в условиях правовой цивилизации, с разработанным планом последовательного превращения России в правовое государство. В этом государстве перед законом все будут равны – люди из Кремля и жители из российской глубинки. Эта команда вынуждена будет установить в стране жесточайшую диктатуру – иначе не изменить традиционно неправовую страну. Причём следует иметь в виду, что любой новый порядок нереально создать за два года переходного правительства, о котором говорят Каспаров и Ко».
Как бы это ни показалось странным, но неприятие уважаемыми коллегами вестернизации, то есть одновременного создания, поддержания, развития ключевых западных политико-правовых институтов, прежде всего верховенства права и демократии, не так уж сильно отличается от подхода Владислава Суркова: «Вестернизация, легкомысленно начатая Лжедмитрием и решительно продолженная Петром Первым, за четыреста лет была испробована всякая... Ради европейских ценностей... Санкт-Петербург выступил... Потом евроценности сменились на противоположные... В конце прошлого века стране наскучило быть «отдельно взятой», она вновь запросилась на Запад... Но и такая, умаленная и приниженная Россия не вписалась в поворот на Запад».
Вначале было слово...
Движение к свободе и праву в нашей стране начинается с первого шага – с отказа от идей авторитаризма и диктатуры, создаваемых, желаемых, прогнозируемых под каким угодно соусом и ради каких угодно целей, включая и цели т.н. модернизации или даже правового государства. Свобода, человеческое достоинство, верховенство права, демократическая республика, публичная власть, ограниченная и разделенная, – все это нужно нам не для достижения каких-то иных целей – не для т.н. «модернизации», не для того, чтобы «догнать Португалию», «удвоить ВВП» или «войти в пятерку самых крупных стран мира».
Они нужны нам сами по себе – как безусловные ценности свободных российских граждан.
парадокс транзита
То есть свобода безусловная необходимая вещь для того чтобы страна могла начать нормально развиваться, тем не менее, с другой стороны с запросом на свободу со стороны массового сознания в Эрэфии все обстоит очень печально, такого запроса в массовом сознании нет, его, этого запроса, нет в метафизическом плане, то есть в стране отсутствует сам дух свободы, в культуре отсутствует дух свободы, в сознании отсутствует дух свободы, и этого запроса нет и в практическом плане, то есть люди в большинстве своем не понимают, что такое свобода и для чего она нужна практически.
И вот мы видим: в начале девяностых годов в Эрэфии выборы в законодательные органы власти были относительно свободными. они не были фальсифицированными, не было манипулирования такими выборами, однако по всей стране в парламентах в региональных приходили к власти социальные имбецилы и наследники совка, которые занимались только устроением собственных дел и никогда не занимались никакими реформами. То есть это были социалистические по духу парламенты, которые всё время пытались с помощью администрирования решать какие-то проблемы, которые вообще-то решаются с помощью освобождения.
Таким образом мы видим что даже в условиях некоторого относительно свободного выбора и в условиях как бы некоторого массового одушевления и стремления к свободе в 90-е годы, свободы ни политической ни социально-экономической в стране не случилось.
Именно благодаря тому, что вообще в массах не было запроса на свободу. Сегодня сознание людей ещё больше искажено и деформировано и о запросе на свободу вообще речи не идет. Предположим, что сегодня каким-то волшебным образом наш Главный Гипнотизер и Главный Заклинатель ушел и начинаются свободные выборы. Что произойдет? Вернётся другой заклинатель. Есть запрос на заклинателя, нет запроса на демократию.
Мы в недоумении останавливаемся перед аццким парадоксом: мы знаем точно, что диктатура контрпродуктивна, но и демократия в условиях России тоже контрпродуктивна. Это показали девяностые годы и это же показывает простой логический анализ: в массах нет запроса на демократии, нет запроса на свободу.
Мне кажется обычные привычные рассуждения о демократии исчерпали себя и мы должны начать какой-то другой дискурс, какой именно не совсем ясно, но 18 лет бесплодных рассуждений показывают, что что-то не так в датском королевстве.
Другой дискурс
Re: Другой дискурс
Но не получены ответы на два серьезных вопроса:
- должна ли западная цивилизация бесследно исчезнуть, как исчезли греки и римляне (ну условно, конечно, бесследно)
- и должны ли те народы (шесть или больше миллиардов), которые сегодня находятся вне цивилизации и только вступают на трудный путь истории, пройти снова и снова весь тот трагический путь, которым прошли народы Европы.
Мне кажется это и есть вопрос транзита. Европе, чтобы достичь процветания и благополучия понадобились тысячелетия. Соединенные штаты стали самой великой страной западного мира всего за 150 лет. Почему. Потому что в штаты ехали люди с сознанием типа модернити. Т.е. с уже готовым сознанием.
Сознание, т.е. динамическая система символов, смыслов, ценностей, правил, установок, связанная определенной логмикой - это и есть главный и самый ценный продукт европейской цивилизации. Не спутники, не компьютеры, не самолеты и предметы комфорта. Сознание. Когда оно присутствует, переход от диктатуры к демократии происходит сам собой. Когда его нет, происходит то же самое что в Ираке. Диктатора свергли. Традиционалистское сознание осталось.
Поэтому с моей точки зрения обсуждать следует проблему сознания. За 18 лет страданий и жестокой борьбы число сторонников демократии в России не увеличилось. Сознание масс закрыто, непроницаемо для рациональных аргументов, заполнено совсем другим содержанием, чем то, что нужно для перемен.
потому что мы же все обучены со студенческих и даже со школьных лет
чтобы свалить режим, необходимо привлечь на свою сторону как можно больше сторонников, а для этого надо их разбудить, как говорили в совдепии надо разбудить народ,
и это вроде бы справедливо
и кажется справедливым утверждение:
чтобы разбудить народ, надо иметь к нему информационный доступ, т.е. надо иметь возможность воздействовать на сознание народа и увеличивать число сторонников с помощью аргументации и убеждения
доступ возможен через средства массовой информации
значит сначала надо создать газету, чтобы глаголом жечь сердца людей и будить народ,
разбуженный народ надо организовать
для этого надо создать партию и с ее помощью подготовить народ к протесту
и вот когда сознание обязательно переменится и число сторонников достигнет необходимого уровня, можно переходить к захвату мостов, телеграфа, вокзала и все такое
но как-то постепенно и очень неприятно и с большими усилиями понимания выяснилось, что все эти традиционные привычные средства борьбы с авторитарными режимами совершенно не работают в наших условиях
мир изменился, сердца слушателей и электората остаются холодными
сознание народа абсолютно непроницаемо для рациональных аргументов, число сторонников не растет
оказывается сознание людей уже целиком чем-то занято, каким-то уже готовым содержанием и изменить его не удается
оно уже заполнено каким-то содержанием, которое не поддается изменению,
никакие усилия самых одаренных публицистов не работают
поскольку число сторонников не растет, то и организационные усилия не приводят ни к каким результатам,
плюс режим нейтрализует различными способами или просто убивает всех лидеров, которые могут иметь хоть какую-то популярность в народе и могут представлять опасность для режима
поэтому я предлагаю дискурс о проблемах формирования сознания
Предложите?
Re: Предложите?
Общий же пафос рассуждений состоит в том, чтобы предметом заботы, работы, воздействия, обсуждения, внимания и так далее стало сознание само по себе.
ядром должно стать утверждение, что
технические достижения сознание человека не меняют
сознание меняется только сознанием
сознание само собой не воспроизводится и не транслируется
им надо постоянно заниматься
религия раньше занималась, и философия и литература
но религия постепенно превратилась в систему ритуальных услуг
а философы ударились в постмодернизм и занимаются периферийными проблемами
победил постмодернизм, и победил киберпанк
и сформировался запрос на унижение человека
огромное число команд работает, которые стремятся доказать ничтожность человека
победу одержали позитивизм и бихевиоризм - обычное методологическое заблуждение -
натурализм - ищут природу человека в природе, в натуральной природе
а она, природа человека, трансцендентальна, человек это проект
именно поэтому сознание должно быть предметом постоянной заботы
Но остановиться на данном утверждении, значит просто безответственно рассуждать.
Надо для начала построить онтологию сознания. Понять, как оно устроено, почему оно одновременно консервативно и неприступно, как египетские пирамиды и одновременно является податливым к разным суггестивным практикам.
Надо понять, почему сознание непроницаемо для рацио, какие мифы и смыслы им управляют и какой логикой они связаны.
Затем надо описать западное сознание, как целостный феномен и продукт, и создать нечто вроде базового цивилизационного канона. По аналогии с индивидуальным сознанием. Т.е. когда психотерапевты, допустим, работают с сознанием индивида и исправляют какие-то патологии, то они имплицитно подразумевают, что есть некая норма, к которой и надо привести измененное сознание. также и базовый цивилизационный канон должен стать такой нормой и ориентиром для работы с сознанием.
Надо понимать, что в 21-м столетии сознание западного образца подвергается с одной стороны сильнейшей внутренней эрозии (разрушается идентичность), с другой стороны криминальные элиты не жалеют усилий по разрушению сознания.
при том, что диктаторские режимы тратят огромные ресурсы и не жалеют никаких усилий по переформатированию сознания, Запад всегда относился к проблеме дилетантски. Исходя из некоей презумпции демократии. что-то вроде совдеповского мифа о том, что народ всегда прав.
Допустим, были потрачены огромные ресурсы и силы в послевоенный период (после второй мировой войны) для того, чтобы вернуть сознание немцев в цивилизованное состояние и огромные силы потрачены на работу с сознанием жителей Японии. Но этот опыт работы с сознанием оказался незаслуженно забыт и не превратился в технологию, остался лишь единичным фактом виртуозной работы интеллектуалов и технологов, но не стал научной практикой. И вот американцы зашли в Ирак так, как будто опыта работы с сознанием никогда не существовало. Хотя знающие люди предупреждали, что в стране с таким патологическим традиционалистским сознанием без специальных организованных усилий демократию не установить. Тоже самое произошло в России в 90-е годы. Никто не понимал, что с сознанием надо работать специально.
Это что касается теории.
Re: Предложите?
Что касаемо практики, то должна быть построена машина по работе с сознанием. Образцом и наиболее успешным примером машины по работе с сознанием является деятельность христианской церкви. Церковь не занималась никакими структурными и институциональными новациями. Она просто и честно работала с сознанием.
Но если машину по работе с сознанием своевременно не построить, то судьба человечества стоит под вопросом.
Особо надо оговорить, что машина сознания не имеет ничего общего с манипулятивными практиками. Потому что она работает открыто. Ее цель - добиться, чтобы в будущем люди конкурировали не за ресурсы и территории, а за правильно организованное сознание. потому что именно сознание, а не наука и не технологии является главным генератором процветания и источником развития и прогресса.
Как должна работать такая машина я тоже довольно много размышлял, но это отдельная тема.
Вот вокруг этих тем мною написано довольно большое количество постов и размышлизмов.
Я понимаю, что с моей стороны хулиганство и дерзость врываться в выстроенный Вами мир дискуссий. Но вот не удержался....
Начнем?
Для начала обсудим их в этом блоге.
Re: Начнем?
https://e-danilov.livejournal.com/622368.html
Re: Начнем?
Re: Начнем?
Re: Начнем?
Re: Начнем?
https://e-danilov.livejournal.com/165273.html
Re: Начнем?
Re: Начнем?
это текст, который сейчас в процессе написания
Re: Начнем?
Re: Начнем?
Re: Начнем?
это первая попытка выйти в практику
Re: Начнем?
это проект института переформатирования сознания, немножко несерьезный
Re: Начнем?
это все на сегодня
Re: Начнем?
Хотелось бы, кстати, извиниться за пренебрежительное высказывание по поводу дискуссии о принципах западной цивилизации. Мне очень жаль, что я проявил такое неуважение. Прошу меня извинить.
На самом деле, конечно же, если признать, что мы (все человечество) переживаем период острой борьбы за сознание, дискуссии о принципах и основаниях Западной цивилизации имеют исключительно важное значение. И вот я задумался, а кто из крупных философов 19-20 столетий предложил системное описание принципов западной цивилизации. И обнаружилось, что нет таких философов. Критики было предостаточно, а позитивных описаний нет. (Может быть я чего-то пропустил).
Re: Другой дискурс